Геноцид длиною в век

Бакинская трагедия в свидетельствах очевидцев

Книга вторая

Опубликовано: Июль 14, 2017

Эмма Багдасарова

Проживала в Баку по адресу: ул. Мирзояна, 31 (5-я Нагорная).

Родилась я в Баку. Отец у меня карабахский, из Гадрута, мама из села Чардахлу, родственница маршала Баграмяна. Родители работали в МВД, отец даже был начальником уголовного розыска в Баку. Они всю жизнь работали в России, закончили школу МВД, КГБ, их все время посылали на работу в разные страны – то в Польшу, то на Украину. После войны обосновались в Баку. Оба были ветеранами войны. Отец умер рано, мама растила меня одна.

Что сказать насчет Баку? Конечно, дискриминация чувствовалась. Я поступала в консерваторию несколько лет, но прошла только в пятый раз, потому что надо было либо взятку дать, либо иметь знаменитую фамилию или родственников-композиторов, профессоров и т. д. Я была талантлива, даже заняла первое место на Рахманиновском конкурсе в 1973 году, мои выступления показывали по телевизору.

Работала я в Сумгаите, проработала там семнадцать лет, в трех местах - в музыкальной школе, в Доме культуры и в музыкальном училище. Но продолжала жить при этом в Баку. А в день резни я была в Сумгаите. Первые, кого я встретила на улице, были солдаты, не вооруженные, только со щитами. В Баку никто не знал о том, что происходит, и мне вначале показалось, что снимается кино. Солдаты как-то странно передвигались, а потом я увидела такое…При въезде в Сумгаит стоял девятиэтажный дом, и я вдруг увидела, как с девятого этажа сбросили человека. Это случилось прямо перед моими глазами! Но я опять подумала, что это, наверное, съемки фильма. Было очень страшно, невозможно было поверить, что такое может быть на самом деле. Пока не случилось с нами самими уже в Баку…

На остановке встретила сына завуча, он мне говорит: «Зачем вы сюда приехали, не знаете, что тут три дня режут армян?» Я опешила, не знаю, что сказать. В городе действительно чувствовался какой-то хаос. Поехала все же на работу, но там директор велел сотрудникам-армянам срочно уезжать из Сумгаита и по дороге говорить только на азербайджанском языке. Дома смотрю – мама стоит у порога, говорит, только что ей сообщили, что в Сумгаите происходит что-то страшное, и у нее ноги отнялись от страха за меня, не знала, что делать. На следующий день, первого марта, моя двоюродная сестра с семьей приехала из Сумгаита. Их привезли в автобусе с закрытыми занавесками, они очень много денег дали, чтобы попасть в Баку. Жили у нас впятером дней десять как беженцы. Потом по телевизору стали говорить, что, мол, все нормально, все успокоилось, пусть армяне возвращаются…

Уже спустя какое-то время мы узнали, что два наших родственника со стороны отца, два брата, были убиты в Сумгаите. Подробностей не знаю, мне рассказали, что они вернулись за паспортами и их буквально зарезали.

Мама моя была большой патриоткой и верила Горбачеву, говорила, что не может быть, чтобы с нами случилось такое. Мы действительно не верили, советская власть все-таки пока была. И еще мама говорила, неужели я не смогу одного азербайджанца убить, даже топор приготовила. Этим топором они потом рубили дверь, чтобы зайти к нам в дом…

Летом 1989 года мы уехали в Москву. В Баку демонстранты ходили, кричали хором «Карабах наш!». На нашей улице находился институт АЗИ, там учились иностранцы. Так они негров-студентов поставили впереди толпы и те шли с плакатами и кричали. В городе уже происходили нападения, избиения. Моего двоюродного брата избили в трамвае: привязали к поручням и стали бить по всему телу. Мы поехали к нему – он был полумертвый. Милиция никаких действий не предпринимала, мне кажется, они даже помогали погромщикам.

У нас во дворе жили два милиционера. Когда мы уехали отдыхать в Москву на три месяца, нас предупреждали не возвращаться. Но надо было забрать вещи. Мы уже знали, что творится в Баку, мама даже добилась для меня разрешения на работу в Москве, в Министерстве культуры. И мы поехали за вещами. Это было 27 сентября 1989 года, а спустя два дня, 29-го, на нас напали. В день приезда нам позвонили и сказали, что ночью придут убивать. Шел сильный дождь, по телевизору показывали многосерийный фильм «Спрут». Там постоянно стреляли, и вдруг я слышу и вижу, как в наши окна летят камни. Стекла были разбиты, но мы все равно не ушли из дома.

В первую ночь они этим ограничились. Мама заказала и поставила решетки на окна. Тогда-то она и приготовила топор. Они пришли через день – 29-го, в два часа ночи. Пять человек. Им не удалось открыть замок, и они начали топором рубить дверь, потом рукой открыли замок и зашли. Сказали, что убивать нас не будут, но все, что есть в доме, заберут. А у нас уже все было упаковано в коробки. Мы с мамой стоим в ночных рубашках. Один из них сорвал с меня серьги, и мама ударила его. Они в ответ ударили и четыре раза выстрелили в нее. Потом в милиции сказали, что это были холостые патроны. Когда они толкнули маму, она кубарем покатилась по полу. Я так кричала, что кажется, весь Арменикенд слышал. Меня они не тронули, только сережки вырвали. А мама, конечно, была ранена. Потом мы позвонили отцу моего ученика, он приехал и забрал нас к себе. Нас полностью ограбили, сломали все, что попалось под руку. Все было упаковано, как будто мы приготовили для них. Даже мое пальто песцовое один надел на себя. И мы в чем были, в том и остались.

В больницу маму я не уложила – какая там больница?! Вообще невозможно было никуда обращаться. Сами лечили. Ни денег, ни вещей, вообще ничего не было у нас. Этот человек – азербайджанец, жена у него русская была, – купил нам билет на поезд и в сопровождении милиции повез на вокзал. Мы сели в вагон и поехали в никуда, то есть в Москву. Там нам помогли с жильем, с одеждой – подруги принесли кто пальто, кто куртку… Мне было тогда тридцать пять лет, а сюда я приехала в тридцать девять. Потом мама обратилась в Прокуратуру СССР. После всего происшедшего она очень резко сникла, сразу постарела, хотя всегда очень хорошо выглядела, гораздо моложе своих лет. И умерла, можно сказать, от всех этих переживаний и страданий, у меня на руках.

Когда я обратилась в посольство США, мне отказали. Тогда я написала письмо на английском языке и послала сюда, в армянскую церковь. Мне помогли, и на третий раз посольство уже выдало визу. Помню, в тот день покойная мама во сне явилась мне, дала красный паспорт и перекрестила. Я шла и знала, что сегодня получу визу. Это было в день своего рождения, 3 декабря. Мне дали «оk» с условием, что я вернусь. А в Прокуратуре нам выдали официальное письмо о том, что на нас было совершено разбойное нападение дома. Такого никому не давали, но маме дали как бывшей сотруднице МВД. Этот документ помог мне здесь, в Америке, получить статус, я его храню до сих пор.

Я сейчас переписываюсь с дочкой нашего бакинского соседа, она в Пятигорске живет. Его убили, если не ошибаюсь, звали Грант Атаян. Он пошел на работу и там на него напали и убили. Тело привезли домой, а в свидетельстве о смерти написали, что умер от инфаркта. Потом уже, после отъезда, я слышала, что очень много наших соседей и знакомых перебили.

Здесь я работаю педагогом музыки. Выступаю с концертами, один из них был посвящен памяти жертв Геноцида. Мои ученики играют армянских композиторов – Хачатуряна, Бабаджаняна. Стараюсь сохранить в себе армянское начало, как можно больше рассказываю о нашей истории. В день 100-летия Геноцида повесила у входа в школу незабудку…

Лансинг, штат Мичиган, США.
09.04.2016 г.