Сумгаитская трагедия в свидетельствах очевидцев

Книга первая

Сумгаитская трагедия в свидетельствах очевидцев

Составитель,
ответственный редактор – САМВЕЛ ШАХМУРАДЯН,
сотрудник Союза писателей Армении,член Союза журналистов СССР

Редакционная коллегия:
АЛЛА БАКУНЦ, младший научный сотрудник Института литературы Академии наук Армении; НАДЕЖДА КРЕМНЕВА, член Союза писателей СССР и Союза журналистов СССР; МЕЛИНЭ САРКИСЯН, научный сотрудник Центра научной информации по общественным наукам Академии наук Армении; АЛЕКСАНДР АСЛАНЯН, кандидат филологических наук, доцент Ереванского университета; НЕЛЬСОН АЛЕКСАНЯН, заведующий отделом журнала “Литературная Армения”

При цитировании ссылка на сборник обязательна
При перепечатке сборника или отдельных его глав просьба извещать ответственного редактора
Просьба не распространять сборник за плату
Сведения о Сумгаитской трагедии, отзывы на сборник присылать по адресу:
375019, Ереван, пр. Маршала Баграмяна, 3, Союз писателей Армении, Шахмурадяну С.С.

АРМЯНСКИЙ ФОНД КУЛЬТУРЫ
ЕРЕВАН 1989

СОДЕРЖАНИЕ

Гамбарян Александр

ГАМБАРЯН АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ
Родился в 1959 году
Проживал по адресу: Сумгаит,
3 микрорайон, д.17/33 б, кв.40
Работал на производственном объединении “Оргсинтез” водителем

Я родился в городе Сумгаите, вырос там, считаю, что это моя родина. У меня было много друзей. А сейчас я этот город ненавижу, потому что он запятнан кровью наших армян, в том числе моего отца. Ни в чем не повинных людей. И виновны в этом – часть, большинство жителей нашего города. Большинство принимало участие в этом, не защищало в нужный момент. Находились люди, которые все-таки сумели защитить: двое-трое из такой большой толпы. А в основном все поддерживали толпу.

Некоторые утверждают, что события в Сумгаите были подготовлены 26-27-го, митингами, – после этого началось. Это все обман. Это началось гораздо раньше. И были уже слухи, даже у нас на предприятии. Слухи были о Нагорном Карабахе, но в искаженном виде: автобус ехал, армяне ехали со свадьбы и выбросили в окно азербайджанского ребенка… Они говорили нам: “Вот ваши армяне так сделали…”. Ну, я говорю: “Не может быть, чтобы наши армяне такое сделали, армяне в жизни не позволят, чтобы ребенка выбросили”. Ну, они утверждали свое. Накапливалось все это, даже детей учили, настраивали плохо, мол, наших армяне убивают. Нам обидно было, стыдно было за все это.

Но я все равно работал. У нас был объект пусковой на “Полимер-120”, в это время я возил на машине министров, замминистров, из Москвы приезжали гости, из ФРГ люди были. А 27 числа начальник подошел, сказал: “Ты должен выйти на дежурный автобус: людей нету, кроме тебя”. Субботний день был – там мало людей было. Ну, я стал упираться, говорю: “Хоть один раз отдохну, я и так без выходных, без праздников работаю сколько времени. Я имею право отдохнуть?!”. Он говорит: “Да, да, но сегодня надо: людей нету, в диспетчерской автобус не может стоять”. Ну, я вышел на работу, выписали путевку. Пара вызовов днем была – вроде спокойно в городе. Говорили, что вот-вот начнут собираться. Но я это мимо ушей пропускал, не придавал этому значения.

Вечером завернул домой – поужинать. Рассказал нашим, что в городе демонстрации, машины останавливают. Выезжаю из дома, смотрю – куча автобусов уже остановилась, девятый номер, маршрутные. И уже ломают окна, выкрики там. Ну, я остановил автобус, подошел поближе – узнать, что такое. Там мужчина проходил. Я спросил, что случилось. Он говорит: “Ты не видишь?

Это мусульмане с армянами воюют, война идет”. – “Какая война? Вы что?”. Он говорит: “Да-да, резня идет”. Но там просто вытаскивали из автобусов, кричали, ломали стекла. “Ну, – я думаю, – молодые, студенты, может, милиция разберется”. И сел за руль, думаю, на работу мне пора. На всякий случай не поехал по улице Дружбы, поехал по Нариманова. Не доезжая до 30 квартала, около ресторана, увидел наших женщин, которые ждали девятый номер автобуса, работниц наших. Я остановился, чтобы подвезти на работу. Это было в десять вечера, в одиннадцатом часу. Там еще несколько человек село из “Синтезкаучука”.

До второго квартала ехал нормально. Доезжаю до улицы Ленина, смотрю – опять толпа разъяренных молодых ребят с флагами: черный, белый, флаг Азербайджанской ССР. Напрыгнули на машину, стали кричать: “Останови! Останови!”, кричат прямо на ходу: “Армяне есть? Армяне есть?”. А женщина сзади, русская, кричит мне: “Не останавливай, езжай! Не останавливай, езжай!”. И я уже думаю: я сам армянин, и в машине есть армяне. Ну, думаю, ради них я поеду прямо. И я на них прямо – нажал на газ. Если б у меня заглохло – остался бы там, это уж сто процентов, потому что толпа такая была, как во время демонстрации в мирное время, больше даже. И я поехал, на них наезжая. Ногами стали бить по автобусу, потом начали дубинками бить по стеклам. У меня лобовое треснуло, боковые два стекла полетели, заднее стекло поломали. В общем, с риском выехал оттуда. Они камнями сзади бросали, крики, шум, свист. Я не сдержался, хотел остановить машину, выйти, меня начали просить эти женщины: “Не надо, не останавливай, поехали, поехали. Хоть так кончилось, черт с ними. За автобус – ничего не будет”.

Вернулся на завод, высадил женщин. Ко мне подошли другие шоферы, спросили, что случилось. Я говорю – так и так. Они говорят: “Не езжай больше”. Подошел замдиректора по быту. Он тоже сказал: “Стой здесь, не надо ехать в город. Пусть эта заваруха перестанет… Там дети, побалуются и перестанут”. Я остановил машину. Вечером был вызов, но послали другую машину. Сказали, что ЛВЖ-евский автобус приехал /ЛВЖ – тоже наше предприятие, рядом находится/, там водитель – азербайджанец, лет пятидесяти. Приехал, говорит – все побито, женщины руки порезали, когда ломали стекла. Он тоже проехал, не остановил машину. Не верилось во все это, как это может быть: столько лет жить, столько видеть, иметь друзей – и вот такое! Просто обидно было.

Закончил я смену утром, приехал в гараж, а мне говорят: “Будь осторожен”. Ребята все говорят – не надо ехать домой.

Я говорю: “Как это не надо?!”. Сел на девятый номер, приехал домой. Приехал – рассказал отцу, брату и матери, что, вот, случай был такой со мной. Никто из них не поверил. Отец говорит: “Что ты панику пускаешь? Не может быть”. Они не выходили на улицу, дома сидели. Рома из командировки вернулся, дома был, мать в пятницу закончила работу, а отец у меня пенсионер. И вот они не поверили этому. Я говорю: “Как хотите. Потом не обижайтесь. Хотите – сейчас куда-нибудь вас отправлю?”. Они говорят: “Нет, нет. Куда из дому уйдем? Не посмеют”. Отец не поверил, что может быть такое. Он сколько лет там работал, сколько жил, сколько друзей! Почти весь город знает его. Не только город, за пределами Азербайджана, Армении, многие его уважают. И я думал: наверное, все это временно, все образумится, тем более – в городе появились солдаты, слухи идут, что солдаты их разогнали. Я покушал, заснул. Пока доехал – уже часов одиннадцать было. Часа два спал, слышу – шум, гам на улице. Вышел на балкон, смотрю – около кинотеатра “Космос” началась заваруха. Толпа кричит, шумит. Я не разобрал, что они именно требуют. Часть толпы отбежала в сторону, на них – милиция в касках, со щитами, стали разгонять.

А потом толпа сама напала на милицию, раздавила прямо под ногами. Ну, я вижу, толпа вперед пошла. Самая большая группа подошла к авиакассе напротив нашего дома, там еще находится гостиница. Там магазин “Кавказ”, а рядом гостиница. В тот день там были специалисты из Западной Германии и ГДР.

Они стояли на балконе и все видели. Толпа как будто – представляете? – давала им отчет о проделанной работе.

В это время толпа развернулась и зашла в микрорайон. Зашла в микрорайон и двинулась к нашему дому почему-то. Это, наверное, кто-то подослал их или что – с целью это было. Стоял мотоцикл, они спросили: чей? Из толпы кто-то кричит: армянина! А это был мотоцикл Саркисяна Сергея, живущего в нашем доме на пятом этаже. Он работник почты, это был мотоцикл связи. Они перевернули, подожгли его. Отец говорит: “Садитесь, кушайте. Покушайте, выпейте. Может, в милицию пригласят нас, чтобы были свидетелями, как мотоцикл подожгли”. Он даже находил время шутить, не верил этому всему. А толпа начала кричать снизу: “Армяне пусть выйдут!”. Ну, человек, если не соврать, 200-300. Двор был оккупирован. А когда горел костер, еще их прибавилось. Мы смотрели уже через окно, на балкон никто из нас не вышел. Мать подошла, отцу говорит – они на кухне разговаривали, но я слышал, – она говорит: “Давай, гордость свою не проявляй, зайдем к соседям. Временно, откуда знаешь, что может случиться? Раз они на такое пошли – солдат отгоняют, то может еще хуже быть”. Отец говорит: “Что, они должны к нам зайти, что ли? В мою квартиру? Они не имеют права. Что, Советской власти нету?”.

И вдруг раздался стук в нашу дверь. Грохот такой сильный. Отец как глава семьи встал первый. Он через дверь крикнул: “Что нужно?” на азербайджанском языке. Те кричат: “Выходите, открывайте дверь!”. На двери у нас была табличка “Гамбарян Александр”. Некоторые армяне, говорят, снимали, но мы ничего не знали об этом, кто об этом вообще думал! Отец стал кричать на них: “Сейчас это сделаю, то сделаю”. Матери крикнул: “Принеси сюда шампуры!”. Брат подбежал, Рома, мне говорит: “Держи дверь!”. Ну, я просто растерялся в этот момент, мне не надо было держать дверь. Я должен был открыть и…

Но я не знал, что они с намерением идут уже прямым: ломать, убивать. И начал тоже держать дверь. С правой стороны я держу, а слева отец с братом стояли, втроем мы держали дверь.

Мать тоже хотела помогать, я матери говорю: “У меня ноги скользят”. Уже много людей бьют, дверь ломается. С моей стороны петли были. Петли уже стали ломом ломать, матери говорю: “Принеси топор!”. Она принесла топор. Но дверь еще держалась. Та сторона немножко уже болталась, замок был выбит. Ноги стали скользить, матери говорю: “Подвинь трюмо!”. У нас трюмо прямо в коридоре. Она подвинула, чтоб упор был для ноги. Уперся ногой в трюмо, но уже чувствую: руки слабые. Ломом столько бьют по двери, поймите, ладони уже как будто не свои. Начали открывать дверь, с моей стороны уже лом пролез, образовалась щель. Мы лицом к лицу с одним встретились. Я его запомнил хорошо, если увижу – могу узнать, если живой, конечно. Там щель появилась, я прижал дверями его лом и ему на азербайджанском говорю: “Совесть имей! У меня же отец, мать. Если б у тебя так было! Если мужчина – пойдем, поговорим. С вами всеми я выйду поговорю”. Он плюнул на меня: “Собака армянин!”. Я не выдержал, топором ударил ему по руке, но удар получился нехороший: кулак попал в дверь и топор выскользнул. Но по руке я его ударил хорошо. Он откинулся на ихнюю сторону. Они где-то в замешательстве отбежали в сторону, и мы в этот момент успели просто прикрыть дверь. Она уже выломана была – просто прикрыли. Слышу разговор, один выбежал оттуда, кричит: “Армяне сопротивляются! Давайте еще на помощь!”. Слышу – еще толпа бежит по подъезду, шум такой, грохот. Опять начали толкать дверь. “А, – говорят, – их всего четыре человека, что вы боитесь?”. Толпа прибавилась. Я почувствовал это по тому, как дверь стала сильнее биться, и мы уже не выдержали. Толпа давит, мы отходим, дверь у нас как щит. Отходя, зашли в большую комнату и дверью прикрыли вход. Входная дверь – она пошире и упала перекосом. Часть банды забежала в другую комнату, соседнюю, а несколько человек остались… ну, несколько говоря – полный коридор… и они кидали в нас ломы, камни, булыжники, потом с той комнаты хватали хрусталь, бросали в нас. Но отца ударили еще в коридоре: когда ломали, дверь двигалась – вот в этот момент его ударили, по-моему. Я так помню, потому что удар вроде слышал. Но отец стоял на ногах…

Я повернулся, оттолкнул мать и отца назад. Смотрю – у отца кровь идет, а у матери – глаз. Я ору: “Мать, тебя тоже ударили?!”. Она говорит – да. Я прыгнул в эту толпу, схватил лом – один длинным ломом хотел на меня, глаза, я заметил, отрешенные, отключенные… Ну, нельзя сказать, что это был морфий, от морфия, например, они какие-то слабые, анашу тоже покурят – они какие-то слабые, улетные. А там движения не такие. А движения такие именно – возбужденные, как будто “озверин” выпили, понимаете? И вот такие глаза… Он напрыгнул на меня, я лом у него выхватил, длинный, по-моему, как раз этим ломом отца ударили. Я хотел развернуться, ударить его, но боялся – в своих попаду, лом был большой, метр восемьдесят пять, кажется, когда измерили позже. Я его в сторону отбросил. Потом прыгнул, у одного тоже схватил, отнял дубинку. Дубинку отнял, ударил одного – он в сторону, а часть их вот так стоят, как это… Отец в это время пошел на балкон, взял, такая железная… для ремонта обуви… колодка, у нас была на балконе. Он взял, пришел, стал около коридора и вдруг упал. Он, по-моему, потерял очень много крови, не выдержал.

И упал так… назад. Мать начала кричать. Мы в суматохе… на нас бросаются, камни бросают… У меня одно на уме было: отца оттащить от всего этого. Прыгнул за отцом, но он тяжелый у меня, за сто килограммов был… начали оттаскивать, не могли на диван уложить, по полу прямо… Здоровый был мужик… Все знают, об этом любого можно спросить, Шурика знают. Ну, оттащили его втроем, на пол подушку положили, брат начал откачивать. А эти с той стороны бросаются. Я хотел прыгнуть – брат задержал меня. Задержал в этой суматохе. Эти стоят в коридоре, где дверь, стоят и боятся войти: кто заходил – я бил, отбивал. Не пускал, чтобы шаг вперед сделали. И в этот момент брат говорит: “Давай массаж, давай массаж!”. Мы отцу начали массаж делать. Мать говорит: “Не мучай отца. Отца уже нету”. Он лежал с открытыми глазами, как-то так… Ну, я вижу, что он дышит еще. Выбежал, взял молоток еще один с балкона – и прямо на эту толпу. Начал бить – одного, второго, в общем, несколько человек я там уложил. По голове. Потом побежал в подъезд. Часть их убежала вниз, часть – наверх.

Они раненых убирали. У них или закон был, или что-то такое.

А внизу уже слух пошел, что у нас оружие, у меня, мол, оружие. Или им стыдно было, что они убежали от одного человека, или что… Брат в эту минуту был занят отцом. А до этого тоже бился.

В этой суматохе я вернулся назад. У меня одно на уме было: спасти отца. Воду притащил. Оказывается, часть их в той комнате находится, я даже забыл о них. Закрыта дверь, они там рушат. Понимаете, в каком-то бешенстве. Потом смотрю – опять зашли несколько человек. Я опять на них побежал уже с криком: “Кто убил моего отца?!”. Они опять сорвались… Но ударил, нескольких человек тоже ударил. Молотком, у меня один-единственный молоток был. Выбежал на балкон /в коридоре, у комнаты уже никого не было/, смотрю – внизу куча такая стоит, все наверх смотрят, на меня, некоторые из наших соседей там были. Я кричу: “Совесть имейте, кто-нибудь вызовите скорую помощь!”. Смотрю – там начали смеяться, говорят: “А, армянин, так тебе и надо!”. Кричат. Я не выдержал: последний молоток у меня был – в эту толпу швырнул сверху. Когда бросал, попал в наше стекло. Бросил в толпу, и они там в бешенстве опять начали на меня камни бросать. У меня было два молотка. Первый я взял, когда дрался. Сперва топором, потом молотком, и вот в конце – вторым молотком. Первый я бросил, когда мать ударили, уже не мог… швырнул молоток, потому что толпа такая была – все с ломами, подойти невозможно. Просто так, на расстоянии, успевал удар нанести и отойти назад.

Там такое было… Я в горячке ничего не чувствовал: ни ударов, ни холода, ничего… Это потом, впоследствии… На лице раны – это видно, у меня на плече тоже была рана, потом только я узнал об этом, когда разделся. Это было при драке в подъезде, когда в гуще был, сейчас даже удивляются все: как это ты вышел в целости-сохранности? Я говорю: я не стоял, смотрел… Ребята приезжали, когда мы были в сумгаитском пансионате, спрашивали: “Как получилось, что живой остался?”. Я говорю: “Я не стоял, сложа руки”. Если б на секунду я немножко расслабился, слабо держался бы – меня бы точно ударили, сто процентов.

Я опять подбежал к отцу, думал – хоть чем-то помочь. У него сердце дышало. Но глаза были открыты, он смотрел в пустоту. Я кричу: “Отец!”. Я любил отца больше всего. Отец для меня – это, как сказать?… просто как воздух был. Я к отцу на колени упал. “Отец, – говорю, – скажи что-нибудь, посмотри на меня!”. Он не смотрел. Так и остался. Глаза открыты. Я побежал, принес воду, хотел лицо помыть: вся в крови одежда, все лицо его было в крови. Начал лицо мыть. В этот момент мужчина какой-то подошел… Но это мать говорит, по рассказу знаю, потому что в таком состоянии был, я за отцом только смотрел. И мать говорит, он спросил, говорит… Ну, я слышал, он говорит: “Что случилось, тетя? Чего ты плачешь?”.

Мать с криком говорит: “Не видишь, – говорит, – что сделали? Такого мужчину! Сколько семей он в счастливый путь провожал, скольким семьям он свадьбы играл! За что его убили?!”. Отец был кларнетистом. Русские его называли дядя Саша, армяне – кларнетист Шура, а музыканты, азербайджанцы, называли просто Шурик, кларнетист.

Мать, когда сказала ему, он не знаю, какую команду дал: эта толпа начала выбегать из той комнаты и бросаться в подъезд. Я опять выбежал, у меня в руках… схватил ихний лом и – на них. Малыш один появился, он был совсем молодой, лет пятнадцати-шестнадцати. С колонками от нашего проигрывателя в руках, с той комнаты: они вещи брали. И он с колонками… задержался так, мы взглядом как-то… встретились. Он испугался, бросил колонки и убежал. У меня рука уже как-то обессилена была, чтобы ударить его… уже так… просто жалко было уже… прямо умоляющий взгляд был у этого пацана. И он убежал.

Мы сели втроем. Отец лежит посередине. Двери выломаны.

Мы сидим, а в городе свист, шум. Просто это надо представить. Не то, чтобы представить – если б была запись, послушать все это. Это на психику действует: свист, шум, толпа разъяренная… как объяснить это все?! Дали им все права, никто, в сущности, не препятствовал им. После того, как они войска выгнали, – вообще почувствовали очень большую силу.

Тем более кровь увидели, у них разогрелась голова… И они побежали в сторону школы. Сосед один прибежал к нам, сказал: они в ту сторону побежали. Потом пришла милиция, человек шесть. Они там – соболезнования, туда-сюда. Я говорю: “Убирайтесь отсюда, – на них накинулся, — зачем пришли? Зачем нужна ваша помощь? Где вы раньше были?”. Они: “Ну, что мы сделаем? Что мы сделаем?”. Я схватил нож и хотел побежать вниз. Они напрыгнули, милиционеры: не надо! не надо! Мама начала плакать, мать крикнула Роме, чтоб он меня держал, не пускал. Ну, я просто уже… психовал просто, знаете, действительно понял… я еще не осознавал, что отец умер, просто мне не верилось: как это, нормальный человек, только минуту, несколько минут назад был живой, и вдруг – такое. Это в сознание не входило. Они держат, я кричу: “Все, пустите, выхожу!”. Они -“нет”.В общем, ради матери. Думаю: “Я уйду – может еще хуже что-то быть, могут еще раз придти”. Я остался дома.

Милиционеры говорят: “Мы должны у вас здесь сидеть, охранять”. Я говорю: “Ну, сидите”. Мать принесла стулья, они сели. Мать плачет. Мы просто… опущены головы, уже свои мысли, как-то вот все это представляешь: город, этих людей, – и в сознание не входит, как это может быть?! Просто за несколько часов, можно сказать, отвращение появилось к этому городу, вообще ко всем. Тут кто-то из милиционеров с улицы поднялся наверх, сказал остальным… не знаю, что-то шепнул – их кто-то идет или что, но они, во всяком случае, ушли. Все ушли, убежали. Убежали. Оказывается, эта толпа опять хотела вернуться. Я же ударил нескольких человек, и они решили отомстить. Говорят: “Как это можно уйти? Они же живые еще там”. Хотели вернуться, на третьем этаже кто-то их остановил и сказал, что у нас оружие дома, что я в таком состоянии, что перебью всех их. Лучше не подходите. Их было мало. Они испугались и опять повернули, ушли. Это было ночью, где-то часов в девять-десять. Для нас уже ночь была, в феврале в это время почти все уже спят. И появились еще какие-то люди, оба в черных плащах, в белых одинаковых шарфах. Они подошли, без удостоверений, без ничего. Принесли нам соболезнования. Говорят: “Ничего не трогайте, никуда не ходите. Оставайтесь дома. Труп не трогайте, не меняйте места. Пусть так все лежит. Мы поможем, мы сделаем все”. И ушли.

Мы закрыли дверь, просто приставили на место и поставили еще трюмо, чтоб нельзя было бесшумно войти к нам… ну, может, заснем… чтоб можно было встать, применить оружие. Я положил нож около себя, лом положил. Мать… мать даже вооружилась. Просто мне… я на нее смотрел – я плакал: моя мать, чтоб сидела с оружием в руках! Она тоже нож взяла. Брат сидит… ну, он интеллигент, вообще, он с этим не связан, Рома. Он тоже сидит, такой весь… Ну, у него очень побиты были руки: стекла все, вот что бросали в нас, – ему много тоже попало. Все покарябаны руки. Он стоит так, в крови, моется, чистит, перевязывается. И мы вот в таком положении.

Потом вот еще человека четыре подошли. Из прокуратуры республики. Рома сказал, что узнал одного. Когда стучались, мы думали: опять те вернулись. Мы опять с ножами. Я спрашиваю: кто? Они говорят: из республиканской прокуратуры. Зашли: тоже соболезнования, никуда не уходите, ничего не трогайте, пусть так все лежит, отпечатки нужно снять. И ушли.

Мы всю ночь просидели возле отца, выключили свет, хотя не положено по нашему закону выключать свет при мертвом, но что делать? Оказывается, у них приказ был, это потом, по слухам я узнал, знак у них был. Они в квартирах ломали все, тушили свет, но в одной комнате оставляли: как бы отчет давали. Потом кто-то, наверное, проходил и считал: сколько разоренных квартир, разграбленных. Это для кого-то делалось.

Утром появились соседи, по одному стали появляться. Некоторые пришли, может, от души, но некоторые, я знаю, пришли посмеяться, посмотреть, сколько у нас разбили. Просто, знаете, им интересно, из любопытства. А некоторые – от души, принесли соболезнования, плакали, пока мать причитала. Пришли наши родственники: сестра матери и ее муж. Они тоже начали плакать. Я уже не выдерживал все это. Ходил из комнаты в комнату, не находил себе места. Потом матери говорю: “Давай быстрее: надо отца забрать отсюда. Могут еще раз придти”. Они говорят: “Нет, не может быть. Уже все”. Тетя говорит: “Мы сейчас шли – там было на дороге много солдат. Их

там уже схватили”.

Семья Сергея, у которого мотоцикл сожгли, уехала на машине. Сергею повезло: он позвонил, и вскоре к нему подъехал знакомый подполковник, он и нам помощь предлагал. Не пострадала и семья Агабекянов, они на одной лестничной площадке с нами жили. Сами спаслись, но их квартиру ограбили. Семья М. жила в нашем доме, в другом подъезде: Карина, Марина, Люда…

Это как раз одновременно было: часть группы к ним побежала, часть – к нам в подъезд. Вот в это время все это и было.

В общем, хожу сам не свой по комнатам, и смотрим – парень подбежал с пятого этажа, сосед, сказал, что они опять идут: “Давайте к нам хотя бы!”. Сколько лет – 26 лет! – в этом доме, никто из старых соседей не пригласил. Вроде говорили: почему к нам не пришли? Пришли бы… Но все убежали, когда услышали, что идут, возвращаются. Этот парень, азербайджанец, говорит: “Пойдем к нам”. Я матери с братом говорю: “Вы идите. Я остаюсь здесь”. Она говорит: “Нет, мы пойдем вместе”. Я говорю: “Нет, я никуда не ухожу: я отца не оставлю так. Придут – поиздеваются еще. Я остаюсь с отцом”. А мать плачет: “Ради меня, – говорит, – ради брата!”. Я посмотрел – у матери побитый глаз. Она говорит: “Считай, что мы на фронте. Все-таки надо это сделать: ради живых, мы просто должны выжить”. Они, в общем, забрали меня. Я со слезами… накрыл отца простыней, и мы вышли. Поднялись на пятый этаж. Поднялись, смотрим – там опять началось. Через окно это все: сидишь, все наблюдаешь. Опять эта толпа, но уже больше стала. Присоединились к ним. И опять началось. Опять они перед этой гостиницей. Большинство армян с девятнадцатого дома убежало, их мебель стали вытаскивать и прямо перед гостиницей сжигать. Сгоревший мотоцикл, который был у нас во дворе, малыши потащили прямо на дорогу, потому что там уже были войска, БТР-ы. Но они не боялись – ни солдат, ничего. В первый день для них это все прошло безнаказанно.

Там сперва несколько БТР-ов проехало. Они – ничего, отъехали. Потом толпу стали разгонять солдаты, одетые в пуленепробиваемые жилеты, в касках, со щитами, с дубинками. И оружие у них было, но им почему-то не давали команду стрелять.

Можно было в считанные секунды тогда все это прекратить. Впоследствии сказали, что это власть виновата. Правильно, есть это все – потом подтвердилось.

Толпа бросала в солдат камни. А солдаты – ведь защищаться надо – тоже в ответ камни. Это был просто позор, смешно было со стороны смотреть, что солдат Советской Армии бросает камни, когда имеет и автомат, и все. Вот так: как будто дети играют. Те потом кричат даже – солдаты стреляют в них холостыми патронами: “А, – говорят, – не бойтесь: холостые патроны!”.

Опять показались БТР-ы. Такие крики, выкрики, и опять бегут. До чего озверевшие: они на БТР-ы кидались! Видно, что они… на трезвую голову такое не сделаешь. Они ломали БТР-ы, бросали в них горючую смесь, поджигали. Солдаты потом строем почему-то вышли, прошли рядом с магазином “Кавказ” и покинули город. Я все это видел собственными глазами. Днем и ночью 29 февраля.

Потом обратил внимание: машина остановилась. “УАЗ”. “ЗИЛ” еще подъехал, выбросил как десант несколько человек – они тоже в эту толпу. Если посмотреть видео, может, узнаю его: один такой коренастый, сел за руль, выехал на дорогу и стал гнать на солдат. Это все перед нашими глазами было. Он руководил.

Он наезжал на солдат, потом разворачивался и – еще раз. Несколько раз. “ЗИЛ”. Десант он высадил, несколько человек с ломами, арматурными прутьями. Они высадились – он начал гнать на солдат. Не знаю – там солдата, говорят, задавил, сам я этого не видел. Видел, как наезжает прямо на них, они убегали даже, солдаты, разбегались. Тогда уже БТР-ы стали с дороги выходить, потом разделились, и там уже начали ребята выходить на тротуар… Я заметил, как бандиты схватили под руки своих раненых и потащили в двенадцатиэтажку. Своих раненых они не оставляли. Это у них или приказ был, или следы заметали. Раненых или, может, даже убитых, они быстро оттаскивали в сторону. Ну, может, по другой причине: в больницу устроить или что, но, во всяком случае, с поля боя уводили.

Солдаты отгоняли их только наездами, потому что у них были холостые патроны, стреляли просто так. БТР-ми наезжали.

Но там одного-двух просто ранили. Солдаты боялись: приказа не было убивать. Они просто для того, чтоб отогнать, думали, получится.

Вот такой бой перед нашим домом был. Кричат, орут. Солдаты нападают, пришли и моряки, отогнали – опять толку нету.

А в городе все кричат, малолетки бегают.

Часть толпы развернулась и напрямую – в наш дом и в наш подъезд. И с криками: “Там двое армян еще осталось живых”. А женщина одна с пятого этажа кричит: “Вы куда лезете? Там никого нет, они убежали. Там мертвый только один лежит”. Они все равно прибежали в нашу квартиру, стали опять громить. И все с шумом таким, “а-а-а!”, крик такой мощный. Я хотел выбежать, думал – отца выбросили. Брат навалился на меня, мать за колени схватила, упала. Сосед тоже начал плакать: “У меня двое детей, – говорит, – пожалей их. Ради них не выходи, я прошу. Я сам узнаю. Я азербайджанец, меня не тронут, я сам выйду”. Он вышел, посмотрел, говорит: “Не бойся, его не тронули. Все вокруг ломают – его не тронули. Ничего. Сиди”. Я весь сам не свой сидел там. Около часу длилось все это.

Я с ума сходил. Потом они выскочили, голоса за домом уже. Шестнадцатый дом, пятнадцатый – начали там ломать, рушить; опять крики, шум.

Тут отец соседа пришел, говорит – уходите, боимся. Я встал… мать начала плакать. Я говорю: “Вставай, пошли”. В общем, спустились к другим соседям. Сперва не хотели принимать. Боялись, что сосед напротив выдаст. Лучше, говорят, молчите, ничего не говорите, просим вас ради наших детей. У нас тоже дети, все боимся. Они тоже сидят с топорами, азербайджанцы, боятся, что могут напасть или что-то сделать. За то, что они укрывали. Две семьи укрывали. Кроме нас, еще одна семья была из нашего дома. Они ночью были там, в первый день, 28-го, а 29-го вот мы пришли. Они говорят: так и так, они были здесь, теперь вы, просим вас, молчите, мы боимся, с топорами сидим. Скажут, что армян укрывали…

Я их всегда буду помнить, они спасли нам жизнь – это никогда не забудется.

В 11 полил дождь, и стали БТР-ы ходить. Сын соседей сказал, что можно уже как-нибудь украдкой выйти на дорогу. Мы собрались: ну, там… что там у нас… сумка одна была, два-три ножа внутри. Побежали в сторону дороги. Едут БТР-ы – никто не забирает нас. Все проезжают мимо, никто не останавливается. Мы рядом с ними, можно сказать, наравне с ними шли к автовокзалу. Смотрим – там стоит много автобусов, полно солдат со щитами, прикрывают окна, чтоб со стороны не бросали камни. Темно, дождь. Я подошел туда, вижу: с девятнадцатого дома одноклассник у меня был, Борис, он, оказывается, тоже семью спрятал, сам вышел посмотреть, что там, узнать, чтобы вернуться и вывезти семью. Он как меня увидел – обнял, начал плакать. Мы с ним так поплакали… Ну, только- только осознаем, что случилось, что для нас все это значит.

Стали люди появляться, многих солдаты приводили. Несколько человек прибежали в тапочках в этот дождь. Они, оказывается, в подвале сидели семь часов, женщины, дети маленькие.

Нас забрали в горком. Смотрю – армяне там собрались… ну, не все – часть. Я даже думал, в городе вообще армян уже нету, потому что по дороге видел – БТР-ы перевернуты, автобусы перевернуты… Ну, уж убирали они быстро, центр города освобождали… Но все равно много чего валялось. Машины сожженные… Когда приехали, знакомые, мои друзья по городу подбежали: Саша, Саша! Как там? Что там? Говорят, мы уже слышали, но нам сказали, что тебя выбросили с балкона. Я говорю: “Что вы сидите? Зачем? Наших там убивают, сколько можно терпеть? Всю жизнь так терпим. Давайте что-нибудь организуем”. Они говорят: “Давай. Мы готовы”. Я говорю: “Кому рисковать? Мне, например, терять нечего, я мать доверю брату – сам уже на смерть пойду. Кто со мной пойдет?”. Там согласились, было несколько добровольцев, хотели собраться, спасать оставшихся армян. Ну, мы думали: что делать без оружия? Откровенно говоря, хотели напасть на солдат, отнять оружие – им все равно это не нужно было, они без толку там стояли, просто так. В бездействии. Потом один из пожилых людей сказал: “Не надо этого делать. Вы сейчас пойдете – в кого будете стрелять? В тех соседей, которые нас прятали? Ни в чем не повинные люди пойдут. Не надо, воздержитесь. Это все так не пройдет. Им будет возмездие, все это сделают”. Немножко мы успокоились, чуть-чуть. Пожилой мужчина, армянин. Я уже не помню, но если увижу – вспомню, наверное. Он так говорил: “Не надо, успокойтесь. Посмотрим, что будет.

Не должно же так… Неужели нету Советской власти, неужели нам не помогут?”.

У Ромы там друг, он – горкомовский работник. Он позвонил в горотдел милиции, сказал, что такое дело: отец дома лежит, мы должны его взять оттуда. Ни скорой помощи, ничего не было все это время, ни машин – ничего. Организовали, короче, трех-четырех человек, сели на “ЗИЛ”, был еще один “Виллис” милицейский. Поехали – милиция сама боится зайти.

Ну, эксперты зашли. Говорят: “Сосредоточьтесь, посмотрите, есть что лишнее?”. Ну, я там нашел несколько окурков, которых у нас не было, нашел записную книжку с иероглифами какими-то. Я все сдал следователю.

Отца взяли в морг. Там были сожженные люди. Отца несли мы с Ромой. Горкомовский работник чуть сознание не потерял… отошел в сторону…

Где-то пять трупов было перед нашими глазами. В том числе – женщина и ребенок. Сожженный труп ребенка. Ребенок, лет, наверное, десяти. Они и так все маленькие уже были, но этот чересчур маленький, видно, что ребенок. Явно.

Мы отца похоронили в Насосном. Помогали наши, с предприятия “Оргсинтез”. Дали в Баку квартиры. Двухкомнатную – брату с матерью, однокомнатную – мне. Но там жить невозможно, уже не получается жизнь. Так больше продолжаться не может. Мы хотим жить в Армении. Все!

Сейчас мы ждем суда над убийцами отца, но если будет такой суд, как над убийцей Шагена Саркисяна… я не допущу просто этого. Возмездие должно быть обязательно справедливым.

20 мая 1988 г., Ереван





Armenia

Подготовлено при содействии Центра общественных связей и информации аппарата президента РА, Армения, Ереван

stop

Сайт создан при содействии Общественой организации "Инициатива по предотвращению ксенофобии"


karabakhrecords

Copyright © KarabakhRecords 2010

fbtweetyoutube

Администрация готова рассмотреть любое предложение, связанное с размещением на сайте эксклюзивных материалов по данным событиям.

E-mail: [email protected]