Сумгаитская трагедия в свидетельствах очевидцев

Книга первая

Сумгаитская трагедия в свидетельствах очевидцев

Составитель,
ответственный редактор – САМВЕЛ ШАХМУРАДЯН,
сотрудник Союза писателей Армении,член Союза журналистов СССР

Редакционная коллегия:
АЛЛА БАКУНЦ, младший научный сотрудник Института литературы Академии наук Армении; НАДЕЖДА КРЕМНЕВА, член Союза писателей СССР и Союза журналистов СССР; МЕЛИНЭ САРКИСЯН, научный сотрудник Центра научной информации по общественным наукам Академии наук Армении; АЛЕКСАНДР АСЛАНЯН, кандидат филологических наук, доцент Ереванского университета; НЕЛЬСОН АЛЕКСАНЯН, заведующий отделом журнала “Литературная Армения”

При цитировании ссылка на сборник обязательна
При перепечатке сборника или отдельных его глав просьба извещать ответственного редактора
Просьба не распространять сборник за плату
Сведения о Сумгаитской трагедии, отзывы на сборник присылать по адресу:
375019, Ереван, пр. Маршала Баграмяна, 3, Союз писателей Армении, Шахмурадяну С.С.

АРМЯНСКИЙ ФОНД КУЛЬТУРЫ
ЕРЕВАН 1989

СОДЕРЖАНИЕ

Аванесян Марина

(МАРИНА АЛЕКСАНДРОВНА /Она же – ИРА/ )
Родилась в 1965 году
Проживала по адресу: Сумгаит,
3 микрорайон, д.5/2, кв.42.

Работала расчетным бухгалтером в сумгаитском управлении “Вторсырье”
У меня был день рождения. Вообще-то он 26 февраля, но его праздновали 27-го, потому что родственники могли приехать только на субботу-воскресенье. О том, что в городе что-то происходит, я догадалась, когда вышла 27-го купить бутылку шампанского к праздничному столу. Когда я шла по городу, то видела толпы милиционеров, и мне сказали, что возле Института нефти и химии собралась молодежь и что будет демонстрация, чему я сильно удивилась, так как не могла понять: в связи с чем это?

А вечером у нас отмечали мой день рождения, было много гостей, а потом, где-то часам к одиннадцати, слышим, какие- то крики на улице, шум, стекла бьют… Мы вышли на балкон – а там демонстрация, и кричат: “Долой армян из Азербайджана!”. Ну, а я разозлилась и крикнула: “Долой тогда азербайджанцев из Азербайджана!”. Я ведь тоже родилась в Азербайджане, и у меня такие же права, как и у них. Равноправные мы. Все равно ведь живем в Союзе. Ну вот, я и раскричалась. Ну, и сказала еще: “Чушки вы… чушками были, чушками и останетесь, никогда в людей не превратитесь”.

Гости разошлись, у нас дома остались только приехавшие из Баку мой дядя Рафик, его дочь Аида и сын Артур. Аиде 21 год, Артуру – 18 лет.

На следующий день, 28 февраля, были сороковины дяди Миши Халафяна, и у нашего дома собралось очень много людей. Семья Халафянов жила в нашем подъезде на первом этаже в 38 квартире. Моя мать с утра поехала печь для них хлеб – она кондитер и хотела сама испечь хлеб для сороковин. Но тетя Римма Халафян, вернувшись с кладбища, сказала, что хлеб не нужен, и я позвонила маме, чтобы сообщить ей об этом и сказать: приезжай, мол, домой. Чтобы не сорвалось проведение сороковин, тетя Римма Халафян наняла милиционеров, она заплатила им 200 рублей, чтобы демонстранты им не помешали.
Ну вот. А мать моя сильно удивилась этому. Скоро ее начальник привез мать домой. Ехали они окольными путями, чтобы, не дай бог, не напороться на эту озверелую толпу.

Люди уже вернулись с кладбища. Во дворе была натянута большая палатка, под которой накрыли столы, и гости уже садились. А народу было много, потому что дядю Мишу все очень уважали – хороший он был человек. И вот в час дня сели за столы. А потом смотрю, что-то засуетился Андрей, зять тети Риммы. Там и Жанна была, сестра моя. Вижу, они бегут в палатку, хватают что-то и бегом несут в квартиру, потом – опять в палатку, оттуда – в квартиру. Так вот бегом они и носили. А я не могу понять, в чем дело. А потом пришла Жанка и говорит: “Ира, там целая толпа пришла…”. Я говорю: “Слушай, ну неужели ты думаешь, что они ворвутся?”. Я не знаю, как можно в чужую квартиру… не то чтобы постучаться, зайти, а ворваться? Что это такое? Она говорит: “Ты что? Они так агрессивно настроены, это черт-те что будет”. Честно говоря, я вообще не думала, я не предполагала… А тут еще с маминой работы позвонили, сказали, чтобы мы никуда не выходили, – там такое творится, что страшно! Потом звонила Жаннина подружка Оля, сказала, что, когда она в субботу возвращалась с ночной смены, ее остановили, схватили за горло, стали спрашивать, армянка она или русская. Оля очень сильно перепугалась, а один парень сказал: “Вы что, не видите, что она русская? Чего вы к ней пристали?”. Олю отпустили. Она быстро побежала домой и вот теперь позвонила нам, чтобы мы ни в коем случае не выходили из дому. Честно говоря, мне это показалось смешным: ну как можно не выходить из дому? Мало ли что? Это мой город. Это мой родной край. Я здесь родилась. Кто имеет право запретить мне что-то делать – я этого вообще не понимала. Тем не менее, мы послушались и никуда не выходили.

А наши родственники дядя Рафик, Аида и Артур хотели выехать. Приехали знакомые с маминой работы, сказали, что сами отвезут их на автостанцию и посадят в автобус до Баку.

Мы их проводили, попрощались, они вышли. Поехали они, значит, на автовокзал, а там, оказывается, огромная толпа, и автовокзал уже полностью окружен. И из этой толпы очень подозрительно смотрели на Аиду, потому что если дядю и Артура из-за их смуглости можно еще принять за азербайджанцев, то Аида – типичная светлокожая армянка. Наши покружились-покружились, увидели, что автобусы не ходят, и вернулись к нам. Аида поделилась впечатлениями, говорит: “У них такие страшные лица… непонятно, окружили нас. – Говорит: – У вас в Сумгаите такое творится! Как это возможно? Вернусь в Баку и расскажу там, что у вас здесь происходит…”. Мы посмеялись, говорим: “Ничего не может быть, ничего не будет”. Ну, кто может ворваться ко мне в квартиру?

Сели мы, смотрим какую-то передачу по телевизору, сказку, кажется. И тут – вновь крики, возгласы. Мы побежали на кухню и стали смотреть в окно. В этот момент мама закричала: “Уходите, уходите – они бросают камни!”.

Я забыла сказать, что 28 числа толпа появилась у нашего дома еще до начала сороковин – где-то в 10—11 часов утра. Милиция вроде стала разгонять их – они бегут и смеются. И там среди них был один парень – невысокого роста, плотный такой. И тут соседка из подъезда рядом с нашим говорит сверху: “Как вам не стыдно, что вы делаете? Столько лет вместе жили”. А этот парень ответил: “Вот подожди, в 6 часов мы вернемся – будет тогда здесь кладбище”. Ну, мы посмеялись тогда.

И вот вернулись. Было уже где-то полпятого. Мама закричала: “Уходите, уходите!”. А они во дворе что-то кричат, потом начали бить окна, и вдруг кто-то крикнул внизу: “В сорок второй квартире живут две красивые девушки!”. И вся эта оголтелая толпа кинулась к нам на третий этаж. Стоят уже у дверей. Мама кричит: “Откройте дверь, они все равно выломают”.

Мы даже не успели подойти к дверям… Они выломали дверь, но почему-то застыли на лестнице. Там их было человек 50- 60, если не больше. Я вышла к ним, говорю: “Как вам не стыдно! Я так же, как и вы, родилась здесь, что я вам плохого сделала? Если вы такие сильные, то поезжайте в Карабах. Что вы, – говорю, – как воронье, стаями летаете? В одиночку ни на что вы не способны?”. А они мне говорят: “Автобуса нам не дали, чтобы мы поехали туда на них”. Я повернулась, с левой стороны стоял один парень – лицо мне показалось знакомым, я вспомнила, что работала с ним. Раньше я работала на домостроительном комбинате товароведом, и он там работал рабочим на складе. Его зовут, по-моему, Сафар. Ну, и обращаюсь я к нему: “Как тебе не стыдно? Я же вместе с тобой работала. Я же никогда тебе ничего плохого не делала”. Они удивились, что я его знаю. И так вот стали. Все стоят, на меня смотрят. И в этот момент из толпы вышел один очень высокий парень; на нем был серый дутый плащ, серый пуловер, из-под пуловера выглядывала розовая кофта. Я же стояла перед ними в халате. И он взял меня за воротник халата и говорит: “Иди сюда, я тебе покажу, что мне от тебя надо”. До этого он стоял, наверное, сзади и появился как-то невзначай, схватил меня, мол, иди сюда. Я очень сильно испугалась, закричала, позвала на помощь маму… И в это время мама с папой просто оттеснили меня от него, а он схватил маму и выволок. Другие в это время выволокли отца. Я кинулась на балкон, а Жанна стоит, не двигается. Я ей кричу: “Беги на балкон!”. И мы выбежали. А внизу проходят женщины, мужчины – азербайджанцы – и смеются, глядя на нас. Я зову на помощь, кричу: “Помогите! Вызовите милицию”… Да, я забыла сказать, что, когда они к нам врывались, я набирала 02. Я набрала 02 и говорю: “К нам ворвались!”. А мне ответили: “Что мы можем сделать?”. Вот этого я никогда не забуду, что наша милиция вот такая вот. Как говорится, наша милиция не стережет, а с меня дерет. Я в этом уверена. Я вообще не верю нашей милиции. Во всяком случае, милиции Азербайджана. Не верю…

Ну, вот, они ворвались уже в квартиру и видят, что я набрала 02, вырвали телефонный аппарат и швырнули в меня. Я просто увернулась, оттолкнула кого-то и побежала на балкон. Жанна – за мной. А Аида была так ошарашена, что не сдвинулась с месте и осталась в комнате. А они уже били посуду, хрусталь, стулом ударили по серванту, поломали и перевернули его. Аида им говорит: “Что вы делаете? Что вы делаете?”. Один из них повернулся и дал ей пощечину. Она ответила тем же. Тогда ее схватили и поволокли на кровать. Поволокли на кровать, а дядя в это время был там – он закрыл ее своим телом, чтобы не трогали.

У нас на балконе были нержавеющие трубы – мы собирались делать ремонт, я схватила трубу и думаю, мало ли что. А у меня много книг было, я ими очень увлекаюсь. Они перевернули до этого книжный шкаф, и в этом нагромождении книг они не могли из комнаты ворваться на балкон, где находились мы с Жанной. Только один пролез. Я ему сказала: “Мне ничего не стоит, я тебя убью, а сама выброшусь. Мне ничего не стоит. Что мне терять уже?”. Он так на меня посмотрел, видать, понял, что я уже на все решусь: терять мне нечего, как бы я стала жить, такая вот, после всего этого? И он посмотрел на меня, посмотрел на эту трубу – она была такая увесистая – и развернулся, ударил Жанну. Очень сильно ударил в живот – она аж скорчилась и присела от боли. В это время их стали звать. Позвали, и они поднялись, по-моему, на четвертый этаж, там жили две армянские семьи – Григорянов и Авакянов. Артур улучил минутку и спустился за моим отцом. Наверное, они думали, что Артур вместе с ними, потому что он тоже молодой. Он спустился и привел со двора отца. Отец мой был в таком страшном состоянии… невозможно описать… Мне говорят… я не знаю, что со мной случилось тогда – может, минутное помешательство, может, что еще, потому что Аида и Артур говорят: “Ты стала танцевать и говорить – “Папу убили!”. Артур дал мне пощечину, чтобы я пришла в себя, а Жанна накричала. Сознание вернулось ко мне; я не знаю, как это назвать… Я пришла в себя, но после того, как увидела, что творится в доме, – у меня опять голова пошла кругом. Вся квартира была перевернута верх дном: груды битой посуды, рубцы на стенках от наших ваз – вазы, я видела, они швыряли в стены. Да и вообще, передать невозможно… Сломанная люстра, зависшая и качающаяся на одном проводе…

Мы думали, что уже все – больше ничего не будет. Оказывается, они просто поднялись наверх для того, чтоб теперь уже там громить. Тут Артур говорит: “Давайте вы лучше прячьтесь”. У нас дома была кладовка, мы там хранили чемоданы.

Ну и мы, три сестры, полезли туда – я, Аида и Жанна. Спрятались там, закрыли двери, а дядя Рафик с Артуром полезли под кровати в спальне родителей. Это у нас смежная комната. Не спрятались только мама с папой. Когда выломали нашу дверь, их сразу выволокли во двор, и когда потом, после их первого ухода, мама поднялась домой, она была вообще без ничего. Они разодрали на ней всю одежду, вырвали из уха серьгу – серьга не была на защелке, а насчет второй серьги один из них сказал: “Так твою мать, снимай! А то вместе с ухом оторву”. Мать сняла и говорит: “Ты мне в сыновья годишься! Неужели ты со своей матерью можешь такое сделать!”. И когда мать после всего этого уже поднялась и дядя Рафик дал ей халат, она стала нас ругать, мол, я в пятницу кричала с балкона и, наверное, кто-то запомнил, и вот пришли к нам. А отец, я уже говорила, был в тяжелом состоянии – его сильно избили и зубы выбили. Он был уже без сознания. Его били ногами, тащили вниз за ноги по лестницам, а голова билась по ступеням. Отец потом вспоминал, когда мы вместе в больнице лежали, что его спрашивали: “Какая у тебя рука сломана?”. Значит, кто-то знал, что у отца сломана рука – он инвалид, повредил руку на строительстве, она у него не разгибается. Значит, когда отца спросили о руке, он показал не ту руку, которая в действительности сломана, а другую, то есть он хотел защитить свою поломанную руку. А они сбили его на землю и стали топтать эту руку. В прямом смысле слова. Он лежал в больнице, а пальцы были такие распухшие, особенно один, большой палец.
После того, как они ворвались в первый раз, мама побежала наверх звонить, потому что у нас телефон разбили. Сказала Вале, невестке тети Эммы /Эммы Григорян, ее убили/: “Валя, позвони, ты не видишь, что здесь творится?”. А Валя не открывает дверь, плачет, у нее двое детей, и Неля, другая невестка тети Эммы, приехала как раз отдыхать к свекрови, у Нели тоже двое детей. Валя плачет, говорит: “Тетя Лена, мы позвонили, тетя Лена, сказали, что выехали”. Но что-то так они до нас и не доехали.

Мы с сестрами спрятались в кладовке, Артур с дядей Рафиком залезли под кровати в родительской спальне. Мой отец в это время лежал без сознания в нашей комнате, а мать вновь вышла звонить. В это время они ворвались к нам во второй раз. Опять был удар в дверь, дверь вылетела. Вылетела в полном смысле, слетела с петель. Вот они ворвались в спальню. Там у нас конфеты лежали, подарки мне на день рождения. И вот один из них стал кричать: “Смотрите, импортные конфеты!”.

Ну, и они набросились на коробку. Кто-то схватил ковер, потом хотели собрать одеяла, матрасы – я видела все в щелочку. Когда один из этих бандитов начал собирать одеяла и матрасы, то увидел под кроватями дядю Рафика, испугался и заорал: “Армянин!”. Заорал и выбежал. Они вернулись в спальню уже с топором – так Артур сказал. Только замахнулись топором на дядю Рафика, как выскочил Артур и перевернул на них свою кровать. Бандиты снова выбежали и стали собирать своих, потом, вызвав подмогу, вошли снова в спальню, вывели оттуда дядю Рафика и Артура и начали бить их в соседней комнате. Потом один из них говорит: “С ними девочки были, ищите девочек”. И они стали рыскать по квартире, заглядывать под кровати, потом потянули за ручку кладовки. А я так, даже наивно, знаете, качаю головой, мол, не надо, не открывайте, не надо открывать. Они сорвали дверь с петель и говорят: “Выходите”. Я говорю: “Не выйду”. А Жанна говорит: “Дайте слово, мужское слово, что вы нас не тронете. Мы тогда выйдем”. А они говорят: “Да, да, выходите, даем слово”. Ну, в общем, Жанна говорит мне: “Выходи”. Аида тоже говорит: “Выходи”. Я говорю: “Я боюсь”. Эти типы говорят: “Выходите”. Ну, я и вышла с ними. Мы вышли. Начали они нас толкать, и один говорит: “Что с нашими девушками там сделали, неужели вам простят все это?”. Вот так. То же самое, мол, сделают с нами. Аиду подтолкнули к двери и хотели затащить в детскую. Другие уже стояли там наготове, ждали, когда затащат Аиду. Аида очень сильно сопротивлялась, оттолкнула их и побежала к двери. Побежала она к выходной двери, а они разозлились и стали меня с Жанной тоже тащить к двери, вытолкали из квартиры. Только нас вывели из квартиры, как начали срывать с нас одежду. А потом на нас посыпались удары. Когда меня спускали по лестнице, то тащили за волосы. Жанну толкали впереди меня. А там, на втором этаже, оказалась Ханумка, наша соседка с четвертого этажа, по-моему, из сорок шестой квартиры, Исмаилова Ханум, она говорит: “Принесите Жанну мне в жертву, отдайте ее мне”. Она очень любила Жанну. А те говорят: “Нет. Отдадим ее в жертву другим”. И потащили ее вниз. Потащили вниз – дальше я не помню. Я, кажется, потеряла сознание… или минутное… отключилась или как… Я не знаю, как это назвать, выпало из памяти. Артур говорит: “Я был на втором этаже, тянул тебя к двери в 41 квартиру”, – но я этого не помню. Меня вытащили во двор. Аиду били где-то возле дороги. И, значит, я слышу, что брат Сабиргюль из 36 квартиры на первом этаже, Вагиф, я не знаю его фамилии, – этот Вагиф, глядя, как бьют Аиду, говорит: “Мало били, лучше убейте”. И в этот момент, как он это сказал, в этот момент меня вытолкнули из подъезда. Я повернулась на этот голос, который сказал “лучше убейте”, и увидела Вагифа. В окне. Он посмотрел на меня, стал смеяться, улыбнулся так и сразу закрыл окно и ушел в комнаты. А я… ну, они меня бьют. Били палкой по голове, один тринадцатилетний мальчик пырнул меня ножом, но у него был перочинный ножик, небольшой. Потом в больнице я эту рану даже не показывала, я ее сама обработала. Другую рану мне зашили.

Была ножевая рана на груди, глубиной около двух сантиметров, а когда ее нанесли – я не помню, потому что несколько раз теряла сознание. Хотя в памяти отпечатался большой столовый нож у них в руках. Меня били, я падала, вставала, меня продолжали бить, я вновь падала… Я искала глазами Жанну и Аиду. Я видела, что Аиду бьют, а Жанны не видела, продолжала искать ее глазами. Я не знала, где Жанна. Потом она рассказывала, что и ее били, она звала на помощь, но никто из соседей не откликнулся. Она встала и побежала, ей дали подножку, она упала, потом вновь вскочила и побежала.

Я знаю, что впереди толпы гнали с улюлюканьем девушек. Видать, ее ожидала такая же участь, но она сумела вырваться и убежать. Она бежала в соседний дом, там наш родственник живет, дядя. Там уже, наверное, не добежав, она потеряла сознание. Потом пришла в себя от холода в подъезде и стала по этажам искать дядю. А дядю спас его сосед. Так Жанна оказалась в восемнадцатой квартире второго дома нашего микрорайона – у соседей дяди.

Но об этом я узнала потом. Нас с Аидой все это время продолжали бить и никак не могли успокоиться. Этим парням било до 25 лет. В основном молодежь 17-18 лет. В основном. Почему-то все были в черном. Черный цвет, темные цвета были. Может быть, потому, чтобы все воспринимались какой-то черной зловещей массой и запомнить отдельных людей было невозможно. Я не знаю. По 17-18 лет были ребята. Какая-то часть их била меня, другие – Аиду, а основная масса была в это время наверху. Когда меня вытолкнули во двор, я попала прямо в толпу, потом от удара упала лицом на землю. Кто-то ударил меня очень сильно ногой в подбородок. Удар был такой сильный, что я прямо подскочила, даже не упала, а пошла… Я на ногах, чувствую, как на меня со всех сторон сыплются удары, и я уже не могу… Я уже собою не владела, я их ругала, мол, чушки, вы никогда людьми не станете, какими вы были, такими и останетесь! Нелюди! Я все время обзывала их, может, из-за этого мне больше всех попало. Зато сейчас я хоть этим утешаюсь, что не унижалась перед ними. Тогда я была на все готова, я не знаю, что бы я с ними сделала, если бы… была возможность.

А потом их снова позвали на помощь. Позднее мы узнали, что они никак не могли ворваться в квартиру Авакянов, никак не могли выломать дверь, так как Камо Авакян подсоединил к двери ток и они не могли взяться за ручку, не могли сорвать дверь. Вот поэтому и стали они звать на помощь. После этих криков о помощи часть из тех, кто избивал нас, пошла наверх. До этого били меня, кажется, всемером, а сейчас осталось трое-четверо. Я оттолкнула их, вырвалась и забежала в подъезд: все-таки не очень удобно было стоять средь бела дня в том виде, в каком я была. Я забежала в подъезд с намерением подняться. Если не в квартиру, то хоть куда-нибудь. Я прошла один лестничный пролет, миновала первый этаж, поднималась дальше, но тут меня ударили. Ударили так сильно, что я скатилась по лестнице вниз. Меня вновь схватили за волосы и выволокли во двор. Я еще продолжала как-то держаться, все-таки не очень много их было. Я вновь оттолкнула бьющих и побежала наверх по лестницам. Тех, что свалили меня ударом до этого, уже не было, видно, они поднялись выше, а я, прибежав на второй этаж, стала стучаться в квартиру Мамедовой Светы; мы с ней дружили. Я не знала, что Светы нет дома, и кричала: “Света, открой, я тебя умоляю, открой!”. Света с мужем живут в 41 квартире. Их в этот день не было, потом я узнала, что они уехали на похороны, а ключ оставили Ханумке, нашей соседке из 46 квартиры. Ханумка уже была там. Она открыла дверь, впустила меня, а когда они хотели ворваться за мною вслед, она захлопнула дверь, а сама стала перед дверью. Они ударили ее за то, что она взялась защищать армян.

Когда я вошла в квартиру Светы, мама уже была там. Мама была там, ее привел туда Артур. Где ее били, когда – я не знаю. Мама была там уже, вся в кровоподтеках, у нее что-то было с глазом, были поломаны ребра, но это выяснилось потом, она этого не знала, она только нас искала. Кроме меня, мамы и Ханум, был там еще Артур, потом пришел дядя Рафик. Пришел он с Аидой, так как до этого спасал Аиду. Ей нанесли удар ножом в область почек, при этом кто-то из стоявших рядом сказал: “Не так бьешь. Давай я ударю”. Взял нож и тоже ударил ее, а Аиде говорит: “А ну покажи, какая у армян кровь”. И она вытирает ладонью кровь и подносит ему прямо под нос. За это она, конечно, вновь получает удары, за свою дерзость: как это – показать им кровь! У Аиды было три ножевых ранения. Когда они били Аиду, то все время требовали, чтобы она назвала себя азербайджанкой, а она отвечала: “Я армянка”.

Мне тоже приказывали во время избиения, чтобы я назвалась азербайджанкой, я же ответила: “Я никогда не откажусь ни от своей веры, ни от своего народа”. Вот когда они избивали Аиду и требовали, чтобы она признала себя азербайджанкой, подошел дядя Рафик и говорит: “Она моя дочь, посмотрите на I меня”. А дядя Рафик очень хорошо владеет азербайджанским. Он говорит им: “Я азербайджанец, а она моя дочь”. А этим, видать, жалко ее стало или что… Она была вся в крови, кровь буквально лилась с нее – раны были глубокие. Дядя Рафик говорит: “Это моя дочь, она азербайджанка”. А из толпы кто-то говорит: “Что-то она на азербайджанку не похожа – чересчур светлая”. А дядя Рафик отвечает: “У меня жена армянка”. Ну, они стали ругать его за то, что женился на армянке, ругали циничными словами армян. И потом уже дядя Рафик привел Аиду
нам. Я забыла сказать, что Артур и дядя Рафик тоже были избиты. У Артура потом обнаружили что-то с костями, трещины были, а у дяди Рафика была сломана рука. Артура пытались ударить топором по голове, он с трудом защитился. Он такой крепкий парень, сумел увернуться от этого удара. А дядя Рафик был сильно избит. Били их в то время, когда нас хотели вытащить из кладовки, а они кричали, что в кладовке никого нет, хотели защитить нас. Их, наверное, принимали за азербайджанцев, а били за то, что они нас защищали и укрывали, за то, что наврали им.

И вот всех нас спрятала Ханум. Ханумка хотела спасти и Жанну, еще до этого, когда нас вели вниз. И Артур в это время подталкивал Жанну, чтобы затолкать в 41 квартиру, спрятать ее там. С Жанкой тогда, наверное, не получилось, и Ханум затащила в квартиру Светы Артура. А потом и маму нашли где-то.

А я кинулась к Свете потому, что верила этим людям. Мы дружили с этой семьей, это очень хорошая семья – Света и Витя Мамедовы. Я верила в них, я знала, что Витя такой человек…

И если бы Витя там был или другой наш сосед, Самвел, армянин из шестого дома, то они точно кинулись бы драться, защищать нас, и тогда бы нас всех наверняка перерезали.

Когда меня, затащили в Светину квартиру, по меньшей мере, один из бандитов точно знал, что я там. Он пришел и сказал: “Она забежала сюда”. Он вошел в квартиру, увидел там всех наших, но искал меня. Он не сообразил зайти в туалет, где меня спрятали. Он прошел в комнату, потом в другую, искал меня, но меня там не было. Потом он вышел, а через некоторое время вернулся с двумя ребятами, у одного из них был очень большой нож. Мама узнала этот нож – это был ее нож.

Мама же кондитер, у нее дома были большие ножи. Этот тип все играл ножом и повторял: “Это все плохо кончится. Не надо было все это начинать, так заострять все”. И при этом продолжали искать меня: выходили, заходили снова, спрашивали:
“А где она? Где она? Она здесь была. Она заходила сюда”. Их было трое.
Вот эти три человека из бандитов были в Светиной квартире практически постоянно, но при этом не позволяли другим заходить в эту квартиру, находясь постоянно у дверей и говоря другим, что тут, дескать, наш родственники живут. Не пускали никого. Я все это слышала. Слышала, как искали меня, слышала, как никого не пускали.

Я не знаю, почему они меня искали. Может, оттого, что я узнала одного из них, который раньше работал со мной. Или хотели собрать нас вместе, чтобы что-то с нами сделать? Не знаю… Может, на самом деле хотели спасти, кого возможно, потому что через некоторое время в 41 квартиру зашла – я слышала, как зашла – плачущая Неля с Сюзанной из 45 квартиры, невестка Григорянов. Неля пришла с двумя детьми – плачущей Сюзанной и маленьким Артуром. Потом пришла Валя со своими двумя детьми – Кристинкой и Эриком. До этого Кристинка плакала в подъезде, стояла и плакала. Я слышала этот плач и крик ее: “Мама, мама!”.
Когда в квартире Григорянов один парень хотел сбросить Сюзанну с четвертого этажа, Неля упала перед ним на колени, обнимала его и умоляла, целуя его ноги: “Я тебя умоляю, не бросай мою дочку! Не бросай! Не бросай!..”. И еще говорила: “Я не здешняя, я приезжая”. Может, эти слова и спасли ее дочь. Этот парень оставил ребенка и смотрит на нее – а Неля такая светлая, серые глаза у нее, никак не подумаешь, что она армянка. И парень говорит: “Значит, ты не армянка, а русская?”. Но Неля тоже от веры своей не отказалась, она ответила: “Я армянка”. Тоже сказала, что армянка, но приезжая, живет в Ставрополе. Вот после этого они и попали в 41 квартиру. Привели их те трое. Я не знаю, с какими намерениями, но один из них сказал Неле: “Если это будет продолжаться, я завтра зайду за тобой, ты выедешь отсюда”.

Никого из этих троих я не знаю ни по именам, ни в лицо. Мама потом видела одного из них на остановке – это было уже недели через две три после погрома. Он подошел к матери и сказал: “Моего брата тоже поймали, младшего”.
Из этих троих один все время оставался в квартире Светы, с нами. Все время. Но я его не видела. Он то заходил, то выходил, спрашивал, где я нахожусь. А я все это время стояла совершенно раздетая в туалете. Я окоченела от холода, но боялась даже пошевелиться, потому что, не дай бог, был бы какой-нибудь шорох, а меня ведь ищут: постоянно заходят, выходят, спрашивают. У меня было какое-то полное оцепенение от холода и страха. И мама ведь боялась. Она очень сильно боялась. Этот тип ведь все время твердил: “Видели, что она зашла сюда. Видели”. Мама говорит: “Нету ее тут. Нету”. И вот, когда он в очередной раз вышел – его куда-то позвали, мама быстро вытащила меня из туалета и спрятала в шифоньер Светы.

Так вот мы сидели у Светы в квартире и вдали, что с нами будет. В это время под Светиной квартирой у Халафянов шел погром, все было слышно: как бьют посуду, ломают мебель. Там внизу кто-то из погромщиков очень хорошо играл на пианино народную песню “Дары хырам” – “Скучаю”. Мама как раз тогда сильно заплакала – ведь никто не знал, где находится Жанна, и никак не могли ее найти. Он очень хорошо сыграл эту мелодию. Потом кто-то стал просто тренькать по клавишам. Слышали мы и мелодию “Цып-цып, мои цыплятки”, но это уже другой, видно, играл, потому что тот, первый, очень здорово играл, видно было, что учился музыке где-то.

Значит, где-то к восьми часам мама затолкала меня в шифоньер, и я сижу там, слышу, пришел снова один из этих троих и говорит: “Вашего отца еще бьют”. Маме затем говорит: “Твоего мужа еще бьют”. Потом предлагает Артуру: “Давай пойдем, приведем его сюда”.

Во второй раз били папу прямо в нашей квартире. Когда они начали выносить чемоданы, отец сказал: “Как вам не стыдно, что вы делаете?”. И тогда они отложили чемоданы, говорят: “Он еще живой?”. И начали его бить. Вскоре и отца привели в квартиру Светы.

Мама видела, как били дядю Черкеза. Черкез Григорян, муж тети Эммы. Эти бандиты взяли миску – плоскодонную такую – и били прямо в лицо, прыгали и танцевали на нем. У него на лице ничего не осталось, все сровнялось, ни носа, ничего. Он был в таком страшном состоянии – не узнать. В квартире Светы был и Герос, сын Черкеза, муж Вали. И тут вновь пришел один из троих, по-моему, был тот же голос, что и раньше, и говорит: “Твоего отца тоже бьют”. Тот же самый, кажется, был голос. “Давай, – говорит, – отнесем его куда-нибудь”. Сначала они принесли дядю Черкеза в квартиру Светы, но из-за того, что он очень сильно стонал, его могли услышать из подъезда. Тогда решили перенести дядю Черкеза к нам в квартиру. Положили его на что-то, кажется, на старый плащ и понесли к нам домой. Несли его Герос и двое бандитов. Унесли, чтобы отвести удар от нас. Вот в это время и играли на пианино у Халафянов.

В этот день тяжело ранили и сестру дяди Черкеза – она приезжала навестить их из Кировабада. Потом она со мной в больнице лежала. Когда Герос хотел защитить своего отца, то на него замахнулись ломом, тут вскочила сестра Черкеза, успела оттолкнуть Героса, любимого племянника, и удар пришелся ей по голове. Она упала, потеряв сознание, а ее и после этого несколько раз ударили ломом. Ее раны на голове были просто страшные – я видела, когда обрабатывали, я ведь рядом лежала.

Нас было много в квартире Светы: Валя с двумя детьми, Неля с двумя детьми, Герос, я с мамой, папа, дядя Рафик с Артуром, Аида и Ханум. Потом Ханум завела к нам женщину из шестого дома – она жила там на первом этаже; я не знаю, как ее зовут. Потом она лежала со мной в реанимации, у нее было шесть ножевых ранений – это только в живот. Она каким-то образом убежала оттуда и тоже пришла к Свете домой, наверное, знала Свету, знала, что Света такая, что спасет. Но она не знала, что Светы нет дома. Ханумка потом рассказывала: “Я так сильно испугалась – она стоит вся в крови и говорит: “Впусти и меня туда”.
А я все это время сидела в шифоньере.

Потом пришли эти трое и говорят: “Мы уже уходим”. Было это без десяти одиннадцать, я хорошо помню. Я запомнила хорошо, потому что, когда я вышла после них, механически посмотрела на часы. Но в подъезде еще оставались бандиты. Уже шел настоящий грабеж.

У меня сочилась кровью грудь, сильно болела голова. Аиде было совсем плохо, и один из этих троих говорил: “Хочешь, я отвезу тебя в больницу? Давай я отвезу тебя в больницу и представлю тебя как свою сестру. Ничего не будет”. А моя мать сказала: “Нет. Мало ли что… Нет. Лучше, пусть она будет здесь”. Мать сказала ему, что в нашей квартире есть аптечка, где находится бинт, йод. Он поднялся к нам в квартиру и в этом кошмарном разорении нашел и бинт, и йод. Принес он все это вниз, а Аида, она в медучилище учится, сама себя перебинтовала, привела себя в порядок. В это время мы даже не предполагали, что у дяди Рафика перелом руки, что мама с поломанными ребрами.

Когда я вышла из шифоньера, мы вроде попытались хоть немножечко прилечь, но ни я, ни Аида так и не смогли: как ни ложимся – больно. А та женщина с шестью ранениями уже лежала пластом, зажимая себе рот, чтобы не были слышны ее стоны. Детям мы отдали большую кровать Светы, а они плачут, просят чего-то: “Мама, я это хочу, я то хочу…”. А Валя и Неля шепчут им: “Замолчите, замолчите…”.

Я стараюсь молча лежать, но ничего не получается – мне больно. Тогда я встала, хожу тихо на цыпочках, чтоб, не дай бог, на первом этаже не услышали. А то ведь опять поднимутся, что им стоит? Хоть нас и много было, но все мы были избиты, без сил, ничего не сделаешь. Вдруг слышу я – шум какой-то. Машина при езде такого шума не издает. Это были бронетранспортеры. Герос сказал: “Солдаты приехали”. Я говорю: “Дай посмотреть”. Он говорит: “Не надо”. Я говорю: “Дай посмотреть”. Он говорит: “Не надо”. Я опять говорю: “Дай посмотреть”. И мы подошли к окну: я, Аида, Валя. Я вижу – солдаты. Они поймали группу бандитов. Те шли с награбленными вещами, солдаты их заприметили – у них в руках были дубинки – и побежали за этими мародерами. А бандиты свернули в переулок темный и – напрямик через больницу. Солдаты – вслед за ними. Поймали некоторых. Ведут, значит, одного, а он бьется, солдат ругает, мол, зачем вы приехали. А другие солдаты ходят и спрашивают: “Где люди? Где люди? Может, в подвалах?”. Я открываю окно, хоть меня ругают, мама кричит на меня, дядя Рафик говорит: “Замолчи, что ты делаешь?”, я открываю окно и кричу: “Ребята, помогите, мы здесь!”. Они услышали и поднялись к нам.

Выхожу я из квартиры, грудь моя вся в крови, волосы на голове слиплись от крови. Выхожу я, за мной выходит Аида, вся в крови, оббинтованная вся такая; на нас лохмотья какие- то не по размеру, не по росту. Один солдат, как увидел нас, так и упал на месте без сознания. Принесли ему воды, напоили.
А другой солдат – он оказался азербайджанцем – говорит мне:
“Я не понимаю, как такое могло случиться. Это человеческим разумом никак не поймешь”. А я говорю: “Значит, это были вообще не люди”. Он говорит: “Может, они были в невменяемом состоянии?”. Я говорю: “Нет, почему? Очень даже ничего”.

Я спросила у солдат: “Где вы раньше были? Вы не видели, что милиция не помогает?”. Они отвечают: “Нам только в 8 часов вечера дали приказ”. Тут мама стала ругать офицеров, просить: “Найдите мне мою дочку, что вы сделали с ней? Найдите ее!”. Они говорят: “Мы тут ни при чем. Мы только что приехали, что мы могли сделать?”. А мама говорит: “Я остаюсь. Пока я не найду Жанну, я никуда не поеду”. И она осталась с солдатами.

Я поднялась домой, думаю, хоть что-нибудь надену свое. Когда я поднималась, четверо солдат несли дядю Черкеза. Здоровые такие, высокие ребята, говорят: “Отвернитесь, вы испугаетесь”. Ну, я и отвернулась. Потом нас всех посадили в автобус, папа был какой-то… не в себе был папа. Аида в одном сапоге была, второй ее сапог пропал куда-то.

Мы поехали. По пути, пока мы ехали до горкома, было очень много разбитых окон. Очень много. Очень много горело машин. Видела “Волгу”, перевернутая, она горела. По всему пути нашего следования стояли солдаты. Приехали в горком. У меня платье в крови, волосы в крови. Только мы подъехали, сразу вытащили отца, потом мы вышли.

Затем нас на скорой повезли в больницу. Аиду в тот же день эта же скорая повезла в Баку, потому что она никак не хотела оставаться в Сумгаите. Утром, когда я проснулась, ко мне подошла сестра и говорит, что нас будут увозить. Я не знала, увозят отца или нет, куда меня увозят, я вообще ничего не знала. Нас посадили в машину скорой помощи, и тут я услышала вновь, что толпа орет где-то вдалеке и хочет напасть на больницу. Поэтому в Баку нас повезли окольными путями.

Нам повезло, если в нашем положении можно было говорить о везении. Нас ехало 8 машин скорой помощи, нас не тронули, а после, когда эти скорые вернулись в Сумгаит и забрали еще одну партию раненых, их по дороге забросали камнями, перебили стекла. Когда я лежала в больнице, со мной в соседней палате лежали водитель машины и медсестра. Они находились в одной из тех машин скорой помощи, и их избили за то, что они хотели помочь армянам.
Со мной лежала девушка из Степанакерта, она учится в пединституте, на пятом курсе. 28 февраля она ехала из Баку в Сумгаит за конспектами. Их автобус остановили какие-то молодчики, вошли, смотрят на всех и говорят: “Вон та – армянка”. Кто-то там сказал: “Она на армянку похожа”. Рядом с ней сидел парень и говорит ей: “Ты боишься?”. Она отвечает: “Да”.

Он как бы заслонил ее спиной, а эти типы подходят и говорят: “Ты армянка!”. Взяли ее зачетную книжку и прочитали: Шахбазян Альвида. Вытащили ее из автобуса и очень сильно избили, у нее было тяжелейшее сотрясение мозга, тяжелейшее. После этого ее хотели поджечь, даже бензином облили. Кстати, мою двоюродную сестру Аиду тоже хотели поджечь, но бензина не было, облили спиртом. Не получилось…

А Жанна осталась жива по трагической случайности. У нее сейчас продольный шрам по всему животу от левого бока до правого. Жанна осталась жива только из-за того, что подожгли Артура – из шестого дома парень. Посадили его на мотоцикл Самвела и подожгли. Артура подожгли – половина бандитов кинулась смотреть, как горит человек. Я не знаю, можно ли быть человеком и смотреть, как горит человек? Звери! Другого слова не могу… звери! Садисты! Хуже фашистов! Хуже!
В эти страшные минуты, когда горел Артур, Жанне удалось убежать…

Меня еще в Баку спрашивали, не хотели бы мы вернуться в Сумгаит? Нет. Не хотела бы. Никогда не захотела бы. Не хочу. Не могу. Хотя меня туда тянет – это же был мой родной город. Там у меня и у нас было все. Мы приехали сейчас в Буденновск – здесь мы живем в очень тяжелых условиях. Я городская девушка, я привыкла, чтобы у меня все было… И все условия, и всё… Но несмотря на то, что мы сейчас в такой дом переехали, я не хотела бы вернуться. Никогда. Ни за что. Нет.

Все это вспоминать, конечно, очень тяжело, но я хочу, чтобы все знали правду. Я хочу. Я хочу, чтобы назвали точную цифру убитых в Сумгаите. Я не верю в то, что 32 человека. Не верю. Я не верю. Я хочу, чтобы современники и потомки знали то, что было в Сумгаите. Я сама не буду молчать. Я сейчас очень злая. Злая на этот народ, хотя у меня были друзья среди азербайджанцев. Я уважала этих людей, уважала их поэтов, писателей, очень любила некоторых из них, держала дома книги с их автографами… Я, разумеется, понимаю, умом я понимаю, что нельзя из-за горстки таких подонков отворачиваться от всего народа, но… я не могу. Я потеряла к ним доверие. Хотя какими бы тяжелыми не были ужасы, перенесенные нами, армянами, ни один сумгаитский армянин не отречется от помощи честных людей, азербайджанцев. Никто не забудет тех, кто помог в эти страшные дни. Нас ведь тоже азербайджанка спасла.

После всего того, что я видела, я уже ничего не боюсь.

Если гласность, так пусть будет гласность. Я даже в КГБ сказала. Сказала, что, если армяне сейчас встанут, пойдут на азербайджанцев, я пойду с ними. Я так и сказала.

Я против того, чтобы следствие вели следственные органы Азербайджана. Я видела, как вела себя милиция, как вели себя городские власти,- следствие будет умалчивать факты. Я за то, чтобы средства массовой информации сказали, наконец, свое слово. А ведь и средства массовой информации во многом виноваты. Они виноваты. Виноваты. Надо было… Вот говорят – гласность, гласность. А на самом деле эта гласность нигде не проявляется. Надо было вещи называть своими именами, надо было писать правду.

Я сейчас, наверное, обозлена. Может быть, я злая, – я ничего не говорю. Но почему ко мне домой могли ворваться, черт-те что сделать со мной и с моими близкими, а потом поздравить с тем, что я и мои родные остались живы, и сказать: иди и живи! Иди и живи…

25 августа 1988 г., город Буденновск,
Ставропольский край





Armenia

Подготовлено при содействии Центра общественных связей и информации аппарата президента РА, Армения, Ереван

stop

Сайт создан при содействии Общественой организации "Инициатива по предотвращению ксенофобии"


karabakhrecords

Copyright © KarabakhRecords 2010

fbtweetyoutube

Администрация готова рассмотреть любое предложение, связанное с размещением на сайте эксклюзивных материалов по данным событиям.

E-mail: [email protected]