Сумгаитская трагедия в свидетельствах очевидцев

Книга первая

Опубликовано: Июнь 28, 2012

Составитель,
ответственный редактор – САМВЕЛ ШАХМУРАДЯН,
сотрудник Союза писателей Армении,член Союза журналистов СССР

Редакционная коллегия:
АЛЛА БАКУНЦ, младший научный сотрудник Института литературы Академии наук Армении; НАДЕЖДА КРЕМНЕВА, член Союза писателей СССР и Союза журналистов СССР; МЕЛИНЭ САРКИСЯН, научный сотрудник Центра научной информации по общественным наукам Академии наук Армении; АЛЕКСАНДР АСЛАНЯН, кандидат филологических наук, доцент Ереванского университета; НЕЛЬСОН АЛЕКСАНЯН, заведующий отделом журнала “Литературная Армения”

При цитировании ссылка на сборник обязательна
При перепечатке сборника или отдельных его глав просьба извещать ответственного редактора
Просьба не распространять сборник за плату
Сведения о Сумгаитской трагедии, отзывы на сборник присылать по адресу:
375019, Ереван, пр. Маршала Баграмяна, 3, Союз писателей Армении, Шахмурадяну С.С.

АРМЯНСКИЙ ФОНД КУЛЬТУРЫ
ЕРЕВАН 1989

СОДЕРЖАНИЕ

Гамбарян Валена

ГАМБАРЯН ВАЛЕНА АРАМОВНА
Родилась в 1931 году
Проживала по адресу: Сумгаит,
3 микрорайон, д.17/33 б, кв.40
Работала помощником воспитателя в детском саду № 38

С 1954 года мы жили в Сумгаите. Вырастили троих сыновей. Муж, Александр Гамбарян, до пенсии работал в тресте № 2 механизатором, он был музыкант, я работала в детсаде.

За эти годы, с 54-го по 88-й, мы плохого ничего не видели. Люди добрые, город молодой, строили его армяне, русские, азербайджанцы, как братья, они вместе строили. Не хочу после таких хороших дней доброты говорить о сумгаитцах плохое. И не буду говорить. Я только буду всегда винить тех людей, которые организовали это. Мы с азербайджанским народом были братья. Среди моих гостей, товарищей моего мужа было много азербайджанцев. Пусть все слышат об этом, знают, что Шура Гамбарян, музыкант, везде и всегда, всем домам приносил счастье. Свадьба, день рождения – он всегда был, всех радовал, ко всем был добр. И азербайджанцы его знают, и русские знают, и армяне знают.

Вот пришел этот день, 28 февраля 88 года, о котором я не хочу даже вспоминать – такой трудный день. День был выходной. Мы пообедали, а потом сели телевизор смотреть. И вдруг – на улице толпа, много народу. Перед этим днем мне сын Саша рассказывал, что на дорогах останавливают машины, армян ищут, стекла ломают. Мы не обратили большого внимания, думали – люди… как можно? Не думали, что после 70 лет, когда наш Советский Союз, наш народ, наша партия помогают бедным людям, Афганистану, другим государствам, вдруг в такие мирные дни в нашем Сумгаите и в нашей квартире будет такой несчастный день.

Толпа была у кинотеатра “Космос”, потом – ближе, ближе… к нашему дому. И они там кого-то спросили: мотоцикл чей?

Узнали, что армянина, и сожгли. Толпа в 500, 600 человек – все собрались около горящего мотоцикла. Они по-своему кричат: “Армяне, выходите, мы вас на огне зажарим!”. И кричат не один, не два человека – все они, эта толпа. Но даже в это время мы не ожидали, что так будет, и вдруг – по нашему подъезду вся эта толпа поднимается.

Мы закрыли окна, балкон. Они подошли к нашей двери. У них были ломы, оружие, все у них было при себе, все!.. Они были готовы ломать, убивать, уничтожать. Начали ломать двери ломом: “Откройте, мы знаем, вас дома четверо, откройте, вы армяне! Убьем вас, уходите отсюда!”. А мы дома вчетвером держали дверь: мы с мужем и наши двое сыновей. У нас дома топор был, молотки были. И мы защищались, полчаса держали дверь. Никто нам не помог. Никто. Они выломали оба замка, в дверях была большая дыра. Муж мой стоял впереди. Они ударили ломом моего мужа. В голову. Но он держался. И после этого он нам помогал. Принес шампуры еще. Сыновьям дал, чтобы били: “Не пускайте в дом!”. А я через дырку в двери разглядела одного там. Попросила: “Что нужно вам – золото хотите, деньги – остановитесь – отдам все. Не убивайте нас!”. И в этот момент они ударили меня ломом прямо в лицо.. Мои глаза … я словно ослепла. Еще не выломали дверь, а успели в проем ударить моего мужа и меня. Потом мой сын Саша вырвал у них лом. Этот лом мы хранили дома – метр семьдесят пять. А теперь он стоит в прокуратуре, этот лом. Они хотят поймать убийцу по отпечаткам пальцев.

Я стала кричать. Входную дверь они сорвали, она упала и прикрыла вход в две комнаты, куда мы отошли, как будто специально закрыла, они вбежали в нашу непроходную комнату и стали рубить, ломать, выбрасывать все, что там было.

В это время зашел один мужчина. Я стала кричать ему: “Помогите, помогите, помогите нам! Помогите, мужа убили!”.

А у мужа сначала из носа, а потом горлом пошла кровь, он начал пятиться и упал. Упал – я закричала, а сыновья продолжали с ними сражаться. Тех, кто был в коридоре, сыновья выгнали. Но те, кто был в непроходной комнате, закрыли за собою дверь и начали все ломать, воровали, делали что хотели. Мы с мужем остались в двух комнатах, а сыновья с ними дрались, долго. Потом они ушли, не вошли в две другие комнаты. Мы остались без отца. Без защиты. Сын у меня, Роман, стал соседей просить /соседи были там, видели, что убили/, чтобы те позвонили в скорую помощь. Скорой помощи нету. Милиции нету. 28-го целую ночь мы сидели. Боимся: дверь открыта, выломана. Холодно – февраль месяц. А муж перед нами, мы сидим втроем дома, охраняем.

Утром рано, в шесть часов, соседи-азербайджанцы собрались, все, конечно, собрались, плакали женщины: “Что делать, мы боялись, не могли вам помочь, вы нас извините, мы не виноваты. Кто это сделал – мы не знаем, народу было много, толпа была большая, мы сами испугались. Извините, что мы не могли вам помочь”. А через час сосед сверху идет и говорит: “Они второй раз идут к вам! Выходите из дому!”.

А мы ждали, чтобы хоть скорая помощь, хоть милиция – кто-нибудь помог.

Никого нету. Город умер. Все правительство умерло. Руководителей нету. Никто не хочет нам помогать.

И в таком состоянии – убитый муж дома лежит – мы поднялись на пятый этаж. В руках у нас было по одному ножу. Если еще раз нападут на нас, мы будем уже бороться с ними до конца, до последней капли крови. Там мы и укрылись, на пятом этаже.

Сидели там, а эта толпа камнями выгоняла солдат из города. Мы это все видели. Они били солдат. И после этого толпа снова, во второй раз, побежала на нашу квартиру, прямо на четвертый этаж, с криком: “Там два армянина, сыновья остались. Мы должны их убить!”. И вновь они поднялись к нам, а мы были на пятом этаже. Они ворвались к нам домой, и, не обращая внимание на то, что на полу лежит убитый человек, они начали разворовывать две комнаты, даже баллоны с маслом выбросили с балкона, а в спальне выбили окна и стали выкидывать в окна постели, все, что было, все до последнего выбросили на улицу, все сожгли. Мы слышали, как они выбросили что-то тяжелое – я не знаю, это то ли была моя швейная машинка, то ли кровать,- упало что-то очень

тяжелое, и они все – “ха-ха-ха”, начали кричать, орать “ура”. Младший сын Саша говорит: “Я выхожу, не могу я здесь! Они, наверное, отца выбросили в огонь! Я выхожу, не могу!..”. Я упала перед ним, кричу, говорю: “Сынок, не выходи, потерпи, потерпи, сынок!”. И он послушался меня, вытерпел.

Они ушли. В это время зашел отец нашего соседа-азербайджанца и кричит на сына: “Зачем ты впустил их сюда?! Это армяне! Эти толпы сейчас ищут азербайджанцев, которые защищали армян, из-за армян убьют нас. Пускай армяне уйдут отсюда!”. А тут как раз зашла другая соседка. Я ей сказала: “Пустишь нас к себе?”. Она – Назан ее звали – говорит: “Нет, нет, нет, нет! Я боюсь. Я не пущу вас”. Тогда я сказала соседу: “Алескер, я тебя прошу, ты нам сделал добро – делай до конца. Иди на первый этаж, посмотри, нет ли их? Мы пойдем в другую квартиру”. Он спустился вниз – не было никого.

И мы с сыновьями пошли на третий этаж. Мы живем на четвертом этаже. Наша дверь была открыта, но мы не могли даже зайти домой, чтобы узнать, муж там лежит или нет. Спустились мы на третий этаж. Отец Рафика Садраддинова сказал: “Нет, не могу впустить. Я ваших сыновей очень люблю и вас уважаю, но я боюсь. Не знаю, что делать”. А сын его, Рафик, подошел к отцу, так обнял его и говорит: “Отец, пускай Рома и Саша придут сюда. Что будет – пусть будет, вместе встретим. Не обижай их”. И мы зашли к ним домой. Они нас ночью прятали у себя дома, чаю дали и сказали, чтобы мы молчали. Мы молчали. Через три часа они спрашивают: “Вы спите?”. Мы говорим: “Нет, какой сон, разве можем мы спать?”. Говорят: “Мы видим с балкона /наш балкон и их балкон выходят на улицу, по которой из Баку въезжают в Сумгаит/, – там много БТР-ов идут в город и солдат много. Там армян куда-то увозят. Вставайте и идите”. Они выключили свет в подъезде и проводили нас, положили в сумку буханку хлеба и проводили. Мы вышли на улицу – дождь, наши вещи все валяются на улице.

Я не могла смотреть на все это, и мы ушли. У меня на ногах тапочки, мокрые. Вышли на дорогу. БТР-ы едут, сын руку поднял, чтобы остановить, – никто не остановился. И мы пошли к автовокзалу. Там было много солдат, машин, автобусов.

Нас сразу посадили в машину, а я солдату говорю: “Сынок, ну, не могли вы хотя бы вчера придти, помогли бы нам. Ведь мы в таком состоянии!”. Он мне отвечает: “Мать, не бойся, все будет хорошо. Садитесь, сейчас мы отвезем вас. Не бойтесь, все будет хорошо”. И нас повезли автобусом, солдаты щитами прикрывали окна, у всех оружие, почти с каждым человеком один солдат сидел, защищали нас. И нас ночью, в час, отвезли в горком партии. А там народ, наш армянский народ, все кричат, плачут: кто мужа потерял, кто сестру, кто отца, у кого голова разбита, все кричат, и я тоже с ними. Мой сын Роман имел товарищей в горкоме, хороших товарищей, азербайджанцев. Они организовали машину, попросили генерала Краева – солдат дал. И они поехали обратно к нам домой. Оттуда забрали отца.

В горком мы попали 29-го ночью, а вечером 1 марта туда прибыли товарищи Демичев и Багиров. Я все им рассказала. У меня глаза закрыты, лицо все черное, побито, я свое горе все им открыла и еще сказала, что мы двое суток здесь, а нам еще стакана горячей воды не дали. Товарищ Демичев сказал: “Я вам верю и буду верить, потому что я это все видел своими глазами”.

Так прошел день, и второй прошел. Третьего марта нам сказали: “Освободите горком. Отвезем вас к военным”. И нас посадили в автобусы и под охраной отвезли к военным. Наши бедные солдаты в этот холод сами жили в палатках, а мы в тепле, под их защитой. Но разве могли мы успокоиться? Больно было на людей смотреть. И все армяне – столько народу, целая толпа, столько пострадавших, – мы все были там. Нас разместили всех и… скрылись. Кому помощь нужна, кому – что, кому обувь нужна – кто-то получил, кто-то не получил, одному дали пару – написали “десять”, другому десять банок выдали – записали “сто”… Лично нам ничего не давали. Кормили нас солдаты. Там есть больница – компресс мне сделали на лицо.

Когда мы были в Насосном, наше дело вел следователь Ахундов. Он обо всем подробно расспрашивал нас: как это было, что было. Все мы рассказали ему. Он нам сказал: “Мы найдем их, мы не оставим так”. Он часто приходил, спрашивал, потом стал говорить: ‘Не можем найти тех, кто был в вашем доме, потому что среди них – убийца, никто не признается.

Вот из-за этого и не можем найти. Вы должны найти”.

А мы как найдем? Глаза мои были кровью залиты, что я могла видеть? Но лицо одного я запомнила, из тех, кто стоял около нашей двери. Нам показывали альбомы с фотографиями: “Смотрите, тут есть из тех, кто был у вас дома?”, и я его узнала. Этого человека задержали. На нем был светло-коричневый плащ, а на плаще была кровь. Но его задержали только восьмого числа. На каком основании – я не знаю. Его зовут Низами, фамилию не помню. Сейчас он сидит в тюрьме. В Баку есть поселок Баил, и там есть тюрьма. Этот Низами сейчас в этой тюрьме. Но я хотела другое рассказать!

Значит, после девятого марта нам сказали: “Хватит, возвращайтесь домой, не видите, в каком состоянии солдаты? Сколько они могут жить в палатках – холодно, неудобно, они болеют. Возвращайтесь в Сумгаит: у кого дома не было жертв, у кого не успели уничтожить вещи – возвращайтесь в свои дома”. Прямо там продавали в кассе билеты на самолет – кто куда хочет. Армяне стали уезжать в Краснодар, Ереван, Карабах…

А мы не могли, потому что у нас отец убит. Мы просили, чтобы разрешили забрать отца в Карабах и похоронить в Мардакертском районе, в селе Верхнее Чайлу. На родине. Каждый человек, когда умирает /я думаю, не только армяне, но и русские, и азербайджанцы – люди всех национальностей/, каждый хочет лежать в своей земле. Мои сыновья, все мы боролись за это, но никто нам положительного ответа не дал. Сказали, что в Степанакерте очень плохо, опасная дорога, будут стрелять… Сказали, что в Баку будет братская могила. Мы долго думали и не согласились. Зачем в братскую могилу? В 43-м году его забрали в армию – молодой он был, мой муж, воевал на японской войне, служил на Сахалине, летчик… Зачем вдруг так, в братскую могилу? Пусть у него будет отдельное место.

И я попросила: “Давайте лучше, где солдаты лежат, здесь, в Насосном, около них его похороним”. И похоронили в Насосном на кладбище, где солдаты, военные лежат. Там есть кладбище, военное кладбище. И он сейчас там. Хорошо было бы, если б он лежал в своей земле, конечно. Но это не удалось.

Нам дали квартиру в Баку. 5 апреля мы с сыном Романом были в ЦК Компартии Азербайджана, у Ахундова, на приеме.

Он – председатель Комитета партийного контроля республики.

Я попросила товарища Ахундова: “Нам квартиру дали – спасибо. Но мне не это нужно. Я прошу разрешения похоронить мужа на родине”.

Когда я сказала – “он лежит в чужой земле”, Ахундов немножко обиделся. Правда, принял он нас очень хорошо, сказал: “Я ваше заявление приму, когда в Степанакерте будет все хорошо – я вам разрешу и помогу”.

Когда мы поехали на кладбище в Насосном, там стояли солдаты. И они говорят: “Вот, охраняем, чтобы его никто не выкопал оттуда”. Кому это нужно – его останки, кому нужны – я не знаю! Что он сделал?! Человеку 61 год, воевал, в армии был, вернулся, семью создал, сыновей троих вырастил, учил, мой сын Роман учился в Баку, институт окончил. Никто, никогда, нигде – нас никто не остановил, ни один азербайджанец, и не сказал: “Почему ты здесь ходишь?”. До позднего вечера наши дети играли на улице, сыновья, и у них товарищи все азербайджанцы. Вместе были, на свадьбы ходили вместе – никто их не обижал. До этого дня. До этого дня…

Однажды к нам пришли двое из московской прокуратуры – Валерий и Евгений, сказали, что теперь они вместо следователя Ахундова. Они говорят: “Валена Арамовна, вы должны сегодня с нами пойти в Баиловскую тюрьму. С человеком, которого вы опознали, вот с ним – разговор”. А этого человека я еще раз видела после того, что случилось. Двадцатого марта это было, мы домой пошли. Ну, дома ничего у нас не осталось. Остались только Ромины книги. Пошли книги собрать. Ничего нет. Сломано все. Пока сыновья книги собирали, я вышла: несколько вещей было, я взяла, чтобы в мусор выбросить, дома не оставлять – порвано все, зачем оставлять так? Отнесла, выбросила. Обратно иду, смотрю – двое русских, из Москвы, и два милиционера держат одного. Они прямо у нашего подъезда, фотографируют его. Вдруг так смотрю, смотрю: тот человек, который стоял около нашей двери! И я стала ему кричать.

Я кричала по-всякому: и по-русски, и по-азербайджански, и по-армянски. Я не могу, я по-всякому его ругала. Я ему сказала: “Если тебе армяне даже что-то сделали, у тебя храбрость есть? – иди ты тоже с ними борись. Ты зачем пришел, шестьдесят лет моему мужу – убил? Зачем ты его убил?!”. Они меня успокоили, держали, сыновья прибежали: “Что случилось? Кто тебя обидел?”…

И вот с Валерием и Евгением мы поехали в тюрьму. Сын был со мной. Роман. Привели вот этого Низами, эту сволочь, негодяя. Сидит. Я ему сказала: “Как тебе не стыдно! Я тебе в матери гожусь. Ты зачем пришел к моей двери?! Ты знал моего мужа?!”. Он говорит – нет. “Ты меня знал?”. – “Нет”. – “Ты моих сыновей товарищ был?”. – “Нет”. В это время вот этот следователь Валера ему сказал: “Сволочь, – говорит, – ты кто? Милиционер? Участковый?”. Он говорит – нет. “А кто ты такой? Ты зачем поднялся туда?”. А он говорит: “Я слышал – эта женщина кричала. Я хотел сказать моему товарищу, что не надо, жалко эту женщину – кричит”. Вот такие разговоры. Он говорит: “Нет, тетя, я не был у вашей двери. Я дошел до третьего этажа. Мне не дали подняться на ваш этаж”. Я говорю: “Нет. Когда ломали замок, ты стоял у моей двери. Я тебя видела. Я видела – ты поэтому и ударил по моим глазам, чтобы я ослепла, чтобы больше ничего не видела”. Так мы с ним спорили, а они все записывали. Он сказал еще: “Это не я ударил, это Муса ударил, который работает на трубопрокатном заводе слесарем, его бригадира Максим зовут. Идите от него узнайте. Один живет в Джейранбатане, он в частных домах живет, квартирант, а другой живет в Сумгаите, в четырнадцатиэтажном доме, внизу магазин, наверху люди живут – у него там квартира”. Ну, он там имя, фамилию назвал – все сказал, а я сейчас ничего, ничего не могу вспомнить. Он всех их знал, Валера сам все записал.

Шестнадцатого мая моего сына вновь вызвали в прокуратуру, в Сумгаит. Рома вернулся – я смотрю, у него не то настроение. Я подошла, говорю: “Сынок, что случилось? Что сказали?”. Он говорит: “Там одного показали, но я его не признал, не он был. Не он был”. А потом говорит, что опять плохо, опять начались эти митинги – плохо. Он сказал: “В Баку, в Степанакерте – везде уже плохо”. Ну, я думала: что делать? Вызвала второго сына и говорю: “Саша, быстро приезжай сюда, договоримся, что делать. Не ждать же, чтобы все повторилось как в Сумгаите. Давай что-нибудь придумаем. Или бежать домой, к нам домой, в Карабах, или куда-нибудь”.

Мы собрались все вместе и поехали в аэропорт. Приехали в аэропорт, а вчера прилетели в Ереван.

Я прошу мой народ, наш, армянский, партию, правительство, чтобы нам помогли только в одном: в квартирном вопросе и – самое главное – чтобы я могла моего мужа похоронить на родине.

18 мая 1988 г., Ереван