Сумгаитская трагедия в свидетельствах очевидцев

Книга первая

Сумгаитская трагедия в свидетельствах очевидцев

Составитель,
ответственный редактор – САМВЕЛ ШАХМУРАДЯН,
сотрудник Союза писателей Армении,член Союза журналистов СССР

Редакционная коллегия:
АЛЛА БАКУНЦ, младший научный сотрудник Института литературы Академии наук Армении; НАДЕЖДА КРЕМНЕВА, член Союза писателей СССР и Союза журналистов СССР; МЕЛИНЭ САРКИСЯН, научный сотрудник Центра научной информации по общественным наукам Академии наук Армении; АЛЕКСАНДР АСЛАНЯН, кандидат филологических наук, доцент Ереванского университета; НЕЛЬСОН АЛЕКСАНЯН, заведующий отделом журнала “Литературная Армения”

При цитировании ссылка на сборник обязательна
При перепечатке сборника или отдельных его глав просьба извещать ответственного редактора
Просьба не распространять сборник за плату
Сведения о Сумгаитской трагедии, отзывы на сборник присылать по адресу:
375019, Ереван, пр. Маршала Баграмяна, 3, Союз писателей Армении, Шахмурадяну С.С.

АРМЯНСКИЙ ФОНД КУЛЬТУРЫ
ЕРЕВАН 1989

СОДЕРЖАНИЕ

Бедян Бармен Акопович

Родился в 1935 году
Проживал по адресу: Сумгаит,
I микрорайон, ул.Мира, д.5/7, кв.8
Работал плотником на хозрасчетном строительном участке треста “Агропромстрой”

Значит, дело было так. 18 февраля я пошел в больницу. Мне сделали снимок – я жаловался на правое колено – и вроде нашли там отложение солей. С этого же дня я лег на лечение.

Но врачи анализов даже не делали: ждали от меня каких-то денег, чтоб я им дал сто рублей, и тогда только начали меня лечить. Я им денег не давал, и они не начинали лечение.

А моя хнами /сватья/, Римма Халафян, 28 числа должна была справить сороковины мужа. Ну, думаю, какой же я родственник, если не побываю там. Спросил разрешения у врача. Врач мне сказал: “Я тебя отпускаю, но чтоб вечером ты был в больнице”. Я говорю: “Хорошо, обязательно буду”. Больница – через улицу от третьего микрорайона, всего метрах в двухстах от Римминого дома, но мне 28-го утром сначала надо было переодеться. И, значит, за мной заехал сын, отвез домой, я помылся, переоделся. Сын хотел, чтоб мы поехали на сороковины на машине. Я не разрешил, говорю: “Машину поставь на стоянку, а то – чем черт не шутит! – возьмут и сожгут”. За день до этого, 27 числа, я видел из окна больницы, как на улицах жгли машины. Это было вечером, приблизительно в пять — полшестого. Целые улицы были загружены народом. Крики, шум: “Долой армян!”. Лозунги, флаги. Чуть ли не каждую машину, которая попадается, забрасывают камнями, ломают троллейбусы, автобусы. “Гоните армян отсюда! Чтоб их духа здесь вообще не было! Убивайте, кто чем может!” – такие вот крики доносились. Вот идет по улице толпа, и у нее свой главарь есть, руководитель. В руках у него громкоговоритель, идет впереди и командует по громкоговорителю: “Кричите ура! С криком, шумом идите, чтоб армяне убежали отсюда… Уничтожайте армян!”. Плотный такой человек среднего роста, в черное был одет… Весь Сумгаит перемешался. От 45 квартала до самой улицы Ленина, весь этот промежуток где-то в два километра был заполнен толпами, ну, тысяч 20-30 народу было, не меньше. Потом вроде бы успокоилось все это. Я зашел к себе в палату и говорю: “Ребята, наверное, этим и кончились демонстрации”. А азербайджанцы, которые со мной лежали, говорят: “Это еще цветы, посмотришь, что дальше будет”. Я говорю: “Что будет?”. Один из них отвечает: “Армян всех будут убивать”. “Слушай, почему армян будут убивать?” – я не поверил этим словам. Хотя своими глазами видел, как рядом с больницей остановили автобус и кричат: “Армяне есть? Армяне есть? Выходите!”. А чуть позже поймали одного армянина, он вырвался из их рук и начал убегать. А эти, которые со мной в палате лежали – они на другой стороне были, – смотрю, раз! – прибежали в палату, бросились к этому окну. Я говорю: “В чем дело? В чем?”. Говорят: “Армянин убегает, не могут догнать”.

А один из них добавил: “А, ничего, ему один день осталось жить, все равно завтра добьют его”. И другой, что тоже у нас в палате лежал, говорит: “Вот сегодня на улицах армян всех бьют, машины жгут армянские, а завтра, – говорит, – будут по квартирам лазить, и армян всех убивать, и жечь их дома”. Я спрашиваю: “Откуда ты знаешь?”. Он отвечает: “Я тебе не скажу, но я знаю, что это будет так”.

И вот, значит, утром, как я рассказывал, сын повез меня домой, я переоделся, и сын говорит: “Поедем на машине”. Я говорю: “Нет, на машине не поедем, машину поставишь на стоянку”. Ну, он меня послушался. В это время пришла жена с ночной смены, сказала: “Давайте я часок посплю, а потом вместе все поедем”. Я говорю: “Ложись, поспи, мы разбудим тебя”. Но она так крепко заснула после ночной смены, жалко стало будить, мы ее оставили и тихо втроем вышли: сын мой Андрей, его жена Стелла и я. Пошли, значит, по улице Мира и там видим на перекрестке: два человека там стоят, трое здесь стоят, пятеро – еще где-то, маленькими кучками стоят. И там же много пожарных машин, милицейских машин – все они тоже там стоят. Я говорю: “Видишь, Андрей, наверное, опять что-то будет”. Он отвечает: “Нет, неужели?! Столько милиции, столько пожарных – неужели они не смогут остановить их?”. В общем, я сказал: “Что будет – то будет, давай пошли”.

Дошли до дома сватьи, видим – палатка, все уже готово, только столы не накрыты. Я спрашиваю: “Когда поедем на кладбище?”. Мне говорят: “На кладбище уже поехали, мы уже ждем их оттуда”. Стелла даже обиделась: “Без меня, – говорит, – поехали на могилу папы?”. В скором времени вернулись с кладбища. И тут же мы быстро-быстро накрыли столы. Я там не сидел, конечно, как близкий родственник присматривал за всем, помогал, чем мог. Ну, там, значит, участковый милиционер был и еще пятеро с ним милиционеров, вроде охранять нас будут.

Они даже сели с нами, по стакану чая выпили, мол, вы не бойтесь, ничего не будет, все будет хорошо, все пройдет нормально. Наш тамада, руководитель стола, сказал первый тост в память о покойном Мише, только хотел сказать второй, смотрим – оттуда, со стороны улицы Дружбы, такая толпа идет! – как черная туча. Наша милиция быстро-быстро повытаскивала из ограды по одной железке и – бегом туда. Значит, побежали, остановили они толпу. По-моему, эти милиционеры сказали им: “Слушайте, пока мы здесь, не заходите сюда, мы уйдем, потом что хотите, то и делайте”. Я уверен, что так и было. Значит, милиция вернулась от толпы и говорит: “Быстро собирайте со столов, сейчас они будут здесь”. Мы быстренько, за 10-15 минут собрали все, что было на столах, все собрали и отнесли домой. Сумгаитцы, конечно, от такого страха в большинстве не пришли на сороковины, но родственники из Баку приехали, там было спокойно. Увидев, что такое дело, все быстро разъехались, по 7-8 человек втискивались в одну машину. Мы как близкие родственники остались дома. Наша дорогая Римма говорит, что, раз там мы ничего не ели, давайте хоть дома стол накроем. Действительно, я там абсолютно ничего не ел. Дома накрыли маленький стол, я там немножко покушал. Думаю, передохну немного, очень я устал после столького, перенервничал и устал. Пошел, немного прилег. Потом, когда встал, смотрю – наши как раз чаи пьют, и мне тоже налили. Одиннадцать стаканов чая на столе так и стояли. Выпил стакан чая, и в это время смотрю – эта же толпа, этот же шум, этот же крик: “Убивать армян! Уничтожать! Сжигать!”.

Они зашли во двор, эта черная масса. Вот, значит, наш, пятый дом стоит, где мы отмечали сороковины, и напротив стоит шестой дом, между нами где-то 30-35 метров, и вот в этом промежутке свободного места не было, все было черно от этих мусульман. Они спросили у жителей шестого дома: “В вашем доме армяне есть?”. Ну, оттуда вроде ничего не ответили, во всяком случае, окна были закрыты и мы ничего не слышали. А потом из толпы говорят: “На третьем этаже армяне живут!”. И смотрю, все гурьбой поднялись на третий этаж в нашем подъезде. Не прошло и двух — трех минут, слышу – Сашу, соседа, который живет на третьем этаже, волоком тащат по лестницам. Он кричит, они его тащат. Вытащили прямо на улицу. Я это видел с кухни. Там была и средняя дочка Риммы, Ира. Ира кричит: “Дядь Сашу убивают! Дядь Сашу убивают!”. Я говорю: “Слушай, молчи, а то с нами будет такая же история! Молчи!”. Мать оттащила ее от окна. Сашу так избивали, что я думал, уже все… уже умер. Его, как тряпку, взяли и выкинули в сторону. И следом смотрю – тащат его жену, Лену, за волосы. Ее тоже вытащили на улицу, стали избивать. А потом, значит, говорят, что на четвертом этаже тоже армяне живут. Там Юра Авакян жил, я раньше с ним работал. Его убили, стащили вниз и сожгли живого…

Я забыл сказать, что, прежде чем зайти домой, мы собрали палатку. Столы, скамейки, которые взяли напрокат, тоже собрали, сложили друг на друга, и палатку положили сверху, а железный каркас палатки остался стоять. И когда они пришли во двор, один из них сказал: “Жечь это или не жечь??”. Другой говорит: “Кого ты ждешь? Жечь армянскую палатку!”. И там – не знаю, бензином облили или бумагу подожгли – смотрю – как загорелось! Ира говорит: “Может, выйти, сказать, чтоб не жгли?”. “Слушай, ты дура, что ли, – я говорю, – зачем? Чтобы нас тоже сожгли? В этой же палатке?”. А пламя поднялось аж до пятого этажа. Юру кинули в этот самый огонь…

Так вот, когда я увидел, как избивают Сашу, понял, что это же самое может с нами случиться. И слышу, как кто-то говорит во дворе: “На первом этаже тоже армяне живут”. Другой отвечает: “Там не армяне, там лезгины, не надо их трогать”.

В это время из соседней квартиры пришла звонить одна азербайджанка, мол, Сашу убили, надо скорую помощь позвать, может, он живой еще. Она позвонила туда, сюда, а потом – своему брату, мол, здесь, в нашем подъезде, такое творится, скорее при ходи сюда, может, нас тоже начнут убивать. Я говорю: “Ты же мусульманка, зачем тебя будут убивать? Это нас убивают”. Она трубку положила и хотела выйти. Я не дал ей выйти. В это время в наше окно залетел первый камень. Римма говорит: “Давайте все спустимся в подвал”. Я говорю: “Правильно, все заходи те в подвал, быстро”. А мой сын, Андрей, говорит: “Если, папа, все зайдем – значит, я тоже захожу, если кто-то останется – значит, я тоже не зайду”. Я поругал его и сказал: “Заходи быстренько!”. Он меня послушался, и все десять человек, которые были дома, – всех я спустил в подвал. Там был старенький половик, коврик; этим половиком я закрыл сверху люк и посуду, которую взяли напрокат, положил поверх коврика на люк, чтоб не было заметно.

Я остался один. И как вот этот, в клетке, белый медведь – видели вы? – ходит из одного угла в другой – точно так же я хожу взад-вперед по квартире. Перед глазами смерть уже, все… Думаю: они молодые, пусть живут, а я – черт с ним! – уже 52 года прожил, пусть меня убьют, ничего страшного не будет. И вот, когда первый камень залетел, я думаю: уже все, К нам тоже ворвались. И смотрю – камень за камнем, камень за камнем. И поломали все окна.

А эта мусульманка вот, девушка, после того, как наши спустились в подвал, какое-то время еще была у нас, я ее не отпускал. Она хочет дверь открыть, я ее – раз! – оттаскиваю от двери, она опять, я – раз! – опять оттаскиваю. А потом брат ее увидел со двора, и оттуда кричит: “Что, ты омертвела там?! Выходи!”. Она говорит: “Меня не отпускают, не дают выйти”. Я отпустил ее, через кухонное окно ее вытащили. А держал я ее, потому что нельзя было дверь открывать, из подъезда сразу бы зашли, поняли бы, что это армянская квартира.

Я же слышал мнение, что здесь лезгины живут. Значит, вытащили ее из окна, и смотрю – через окно, через дверь, через веранду, с трех сторон они стали врываться к нам. Я тут же ушел в спальню, и там шифоньер был – придвинул его к двери. Они, как зашли в гостиную, говорят: “Э-э, здесь много чего есть! Все заходите сюда!”. Там у нас оставалась водка, нам же не дали отметить сороковины. Слышу, что один из них раздает водку. В ящике было вино, 18 бутылок; они это вино все разбили, прямо в комнате, словно из ведра воду вылили. Вино разбили, а водку не разбили, всю раздали по одной бутылке. И один говорит: “Здесь магнитофон. Магнитофон – мой!”. Другой говорит: “Ковер мой!”. “Слушай, – кричит еще один, – у них и пианино есть”. Они открыли пианино. Открыли пианино, и, как я понял, кое у кого из них было музыкальное образование, потому что играли они на пианино хорошо, свои мелодии, песни. Один играет, другой говорит – отойди, я тоже буду играть; играет этот – следующий говорит – отойди, я тоже. Наверное, человека четыре играли так на пианино, и все играли отлично.

Стали толкать дверь спальни, шифоньер сдвинулся, они зашли. Я прижался к стене за шифоньером. Пошли в мою сторону, увидели меня. И один сразу говорит: “A-а, сукин сын, ты здесь!”. Они по-своему, конечно, говорили. “Сукин сын, – говорит, – ты здесь?! Мы тебя нашли!”. Обе комнаты черным-черны от них, места свободного в квартире не стало, даже на кровати залезли. Молодые, здоровые парни от 18 до 25 лет. И не оборванцы были, не в рабочей одежде; они были хорошо одеты: у кого куртка, у кого плащ кожаный с погончиками, модный. Когда были во дворе, вроде у них в руках ничего не было. А сейчас, смотрю, у них такие железные блестящие ломики, не знаю, из рукавов вытащили или где-то еще это было у них спрятано; ломики где-то сантиметров 40 или 50, вытащили, у каждого в руках блестят. Я говорю: “Слушайте, ребята, что хотите – берите из дома, но меня не трогайте”. “Сукин сын, ты еще осмеливаешься говорить?!” – и как начали меня бить по голове, я чувствую – кровь прямо хлещет из моей головы… Где-то раз пять меня стукнули ломиком. Я же говорю, у них были специально приготовленные ломики, на токарном станке, мне кажется, заточены были. Это не одного дня работа. Все одного размера, чтоб в рукаве помещались. И где-то после я слыхал, что на трубопрокатном заводе эти железки были специально заточены на станке.

Значит, они меня стукнули где-то пять раз в квартире, а один из них – он стоял прямо на кровати – как дал мне ногой по левому глазу, я думал – все, с глазом кончено. Вот как насосом качаешь камеру – точно так же, чувствую, глаз пухнет, пухнет. А с правого глаза я не успевал кровь вытирать, чтоб видеть. У меня на безымянном пальце правой руки было кольцо…

До сих пор этот палец не сгибается: они вот этой самой железкой ударили по кольцу, кольцо отлетело, и они его взяли. Часы сняли. В кармане были деньги – сразу забрали, даже мелочь.

С собой были водительские права, паспорт – забрали. Пиджак сняли через голову… А я утираю с целого глаза кровь и как будто через красное вижу их звериные морды. Я узнал одного из них, одного узнал: его зовут Мяркяз, в переводе это означает “центр”, не знаю, поймали его или до сих пор ходит на свободе. Он живет в “нахалстрое” и давно живет, квартиры у него нет. Лет ему приблизительно 40-42. Знаю, что он работает в поселке Хырдалан, в ПМК-18 – так раньше называлось это учреждение, а потом переименовали в МПМК-25. Их пять братьев, и все живут там, в этом “нахалстрое”. Одного брата, младшего, они отправили в деревню, там, кажется, у них мать и отец, старики. Правда, этот Мяркяз не бил меня, даже близко не подходил, тоже узнал меня и отвернулся.

Вот, значит, когда меня начали избивать и глаз мне выбили, по зубам дали так, что все до сих пор шатаются, один среди них говорит: “Здесь мы его убьем – никто не увидит.

Вытащим его на улицу, там, на улице, будем убивать”. Я обрадовался. Я думаю: “Это хорошо. Наши в подвале не услышат мои крики”. Хоть столько и били меня, но я не издал ни звука, потому что, думаю, молодой он, сын мой, будет оттуда кричать и узнают их место. Я, значит, когда сказали, мол, вытащить, убить на улице, обрадовался. И когда они меня от стенки оттащили, я упал. Оказывается, я был почти что без сознания.
Но когда меня вытаскивали через общую дверь и в лицо ударил свежий воздух, я как будто снова ожил. Вытащили уже из подъезда, смотрю – там такой костер горит, и они говорят: “Давайте его тоже… в костер”. И откуда у меня сверхъестественная сила взялась после стольких ударов?! – я их взял двоих, друг об друга стукнул – у меня нашлась такая сила. И один упал туда, другой упал сюда. Бог мне дал и рост, и силу. И хоть я в больнице лежал, нога у меня болела, но, наверное, ни одна машина меня бы не догнала – так бежал я от страха. Молодые ребята, где-то 25-30 человек, погнались за мной, кричат: “Лови! Держи его!..”. И я бежал. Пробежал где-то метров 100-150, смотрю – как раз едет милицейская машина, “Волга – ‘ГАЗ 24”. Потихоньку так ехала и передо мной стала. Я думаю: “Хорошо, он, наверное, хочет меня от них спасти”. Я взялся за ручку, хотел открыть, но машина так рванула с места, что я чуть не упал. Раз! – уехали себе. Милиция, милиция… пожалуйста! Машина уехала, а я – опять бежать.

Левый глаз не видит совсем, а с правого глаза я только успеваю вытирать кровь, чтоб видеть, куда бегу. Когда милиция отъехала, я понял, что здесь мне нет спасения, и побежал дальше. И они за мной. У меня скорость сбавилась уже. И они кричат… Передо мной оказались трое: двое мужчин и старая женщина; старуха прижалась к забору, чтобы не остаться под ногами толпы, а эти двое… Толпа кричит: “Ловите, ловите! Армянин убегает! Ловите!”, и эти сволочи, эти двое меня поймали. И тут же те сзади подоспели. Подоспели, значит, и опять меня по голове этими же ломиками, только били теперь сзади, по затылку. Места ударов видны, швы – все видно на голове.

Я тут же потерял память и упал. Упал и только чувствую, что меня все еще бьют по спине. Как будто бьют по бревну: я уже не чувствую, что они бьют, не чувствую боли, я чувствую только шум, слышно, что они меня бьют. Пинками по ребрам. У меня ушибы сейчас, когда я кашляю – головокружение начинается, рвота с кровью. Прошло уже больше полутора месяцев, а у меня еще такое состояние, кашляю с кровью. Я даже сыну показывал, где меня повалили. Я ему показал и говорю: “Ведро крови я здесь пролил”. Это было между зданиями роддома и больницы.

Они меня били, били и сочли мертвым. И говорят: “Пошли обратно”. Как будто во сне я услышал это.

Когда они ушли, я уже ничего не чувствовал. Не знаю, сколько я там лежал, много или мало. Потом чувствую – человек ко мне подошел, как будто во сне чувствую, что кто-то меня трогает, русская бабушка: “Сынок, сынок!”. Я будто во сне… или не во сне… Потом я очнулся и говорю: “Что?”. “Сынок, ты живой?”. Я говорю: “Да, живой”. “Вставай, – говорит, – уходи, эти сволочи придут сюда обратно”. Она мне помогла, подняла с земли, довела меня до маленького сада перед больницей. До этого сада довела и говорит: “Я вернусь, а то они увидят, что я тебе помогаю, меня тоже убьют”.

Я по этому саду, думая, что вот-вот свалюсь, кое-как дошел до больницы, до приемной. Постучался в дверь, и сразу врач пришел. Увидел меня и сразу закрыл лицо руками. Чтоб не видеть меня, до того я был страшен. Такой страшный был, что никто не хотел на меня смотреть. И вот этот врач продержал меня там где-то три часа. Три часа. Ничего не делал. Когда у меня началась лихорадка, дергаться стал, словно концы отдаю, они тоже испугались. И там была медсестра, Полина, армянка, я ее хорошо знаю. Врач говорит: “Давай, Полина, сделай ему два укола”. Я говорю: “Полина, ты смотри, что набираешь в шприц. А то, не дай бог, наберешь другое – я, черт с ним, все равно умираю – окажется, что сама армянина убила. Они могут и такое устроить”. Она посмотрела ампулы: в одной был анальгин, в другой морфий или что-то такое. Она говорит: “Дядя Бармен, ты не бойся, это обезболивающее”. Сделала она эти уколы, после этого я попросил у нее сигареты. Принесла откуда-то мне одну сигарету. Я закурил. Они не помогли мне даже помыться, смыть всю эту кровь. Врач мне говорит: “Иди, помойся”. Я пошел, промыл только глаза, на большее сил не хватило. Потом видят, что я уже совсем дрожу. Этот врач – молодой он был, с усами – провел меня в какую-то маленькую комнату, там был маленький диванчик, говорит: “Ложись на этот диван”. Я полежал где-то минут десять, потом пришли, оттуда меня забрали на третий этаж. Подняли на третий этаж, и он взялся шить мне голову, швы накладывать. Без укола, без ничего… какое там! – даже не почистили, не помыли голову. Как он колет, тянет нить – я прямо с иголкой поднимаюсь. Я говорю: “Доктор, слушай, я тоже человек, я, пока у меня сердце работает, тоже ведь боль чувствую. Давай делай укол”. “Ты и так здоров, потерпишь”, – говорит. В общем, он мне швы наложил. Какой-то тряпкой – бинта у них не было или пожалели для меня? – обмотали мне голову и положили меня в седьмую палату. Четвертый этаж, седьмая палата.

А я же не знаю, что с нашими случилось в подвале. Я все о них думаю. Думаю, нашли их или не нашли? И вот ночь переночевал я там, никаких сведений о них у меня нет. Утром, где-то в десять часов, я спустился на третий этаж, где хирургическое отделение, и говорю: “Слушайте, вы мне перевязку будете делать или я так и буду ходить с этой тряпкой?”. Медсестра говорит: “Сейчас еще рано, придешь в двенадцать часов”. А эта сестра была русская, я и говорю: “Слушай, у вас здесь телефона нету позвонить, узнать, что с родными, живы или нет?”. Она мне говорит, что телефон есть в комнате, где доктора сидят, врачи. В ординаторской. Говорит: “Иди, позвони оттуда”. Ну, я по коридору начал идти – идти трудно! – нашел эту ординаторскую, смотрю – тот же самый врач, который мне голову шил, и еще какая-то женщина в белом халате сидят там. Я по-культурному попросил, говорю: “Извиняюсь, можно позвонить?”. Как эта женщина – я не знаю, кто она такая, врачиха она, или медсестра, или сестра-хозяйка, – как она кинулась на меня: “Вам и этого мало! Вашу нацию надо вообще уничтожить, чтоб вас не было вообще в мире! Будь, – говорит, – у меня такая возможность, я бы этой иглой уничтожила всю вашу армянскую нацию!”. Вот. Эта женщина все это мне говорит. И тут я заплакал… Этого я уже не мог вынести… заплакал…

В общем, не дала она мне позвонить, и я так и не мог узнать, где жена, где дети мои, что там с нашими в подвале стало. Потом оказалось, все живы-здоровы, а жене сказали, что меня убили.

И вот пришел наш завотделением и еще какой-то врач и говорят: “Кто здесь из раненых армян? Им надо из больницы уходить. Машины внизу ждут вас. Отвезут вас в Баку”. Я говорю завотделением: “Слушай, как я могу уйти? Тут дети, жена, не знаю, где они”. “Нет, – говорит, – надо вам уходить отсюда”.
И силой меня вытолкнули из больницы, потому что этой ночью, сказал он, будет нападение на больницу. “Из-за вас, армян, мы должны страдать, что ли? – говорит. – Чтобы нашу больницу сожгли?!”. Я говорю: “Слушай, эту больницу я сам строил, своими руками строил, и неужели вы меня отсюда выгоните?”. “Из-за вас, – отвечает, – мы страдать не будем. Внизу ждет скорая помощь, спускайтесь и садитесь туда”. Что делать? Раз выгоняют, надо выходить. Спустился, сел в скорую помощь. Кроме меня, там было еще четверо, один на другом прямо. Все армяне, все в тяжелом состоянии. Я их знаю – это дети Согомона и его внучка: братья Александр и Юрий и их сестра Мариэтта с дочкой лет десяти. Фамилия Мариэтты – Саянц, а какая фамилия у сыновей Согомона – не знаю. Все трое взрослых были сильно избиты. Особенно тяжелым было состояние Юры и Мариэтты, страшно были избиты. Ребенка не тронули, но девочка от страха аж почернела, сжалась комочком в ногах матери.

Нас пятерых загнали в скорую помощь, и надо было ехать теперь в Баку, а в городе полно еще этих толп. И как только мы отъехали от больницы, за нами кинулись, начали швырять в нас камни. Все стекла поломали в машине. Там была постель, я взял одеяло и заложил разбитое окно, чтобы камни не попали нам в голову. А мы легли прямо на пол. Шофер видит, что не может ехать – а там как раз рядом было здание больницы скорой помощи, – он взял и завернул, въехал прямо внутрь здания. Больница скорой помощи, туда внутрь машины заезжают. И простояли мы там где-то часа четыре. Толпа, которая с камнями кинулась за нами, начала ломать ворота больницы. Им, видно, нужно было добить нас, убрать свидетелей. Но ворота там железные, и они не смогли сломать. Тогда они взяли какой-то автобус, шофера выкинули, сами сели за руль – там улицы узкие, развернуться негде – и стали этим автобусом задним ходом таранить ворота. А шофер скорой помощи пришел и говорит: “Машину мою жалко, найдут сейчас и сожгут”. А я: “Негодяй, машину жалеть надо или пять человек, что здесь лежат?!”. “Там, – говорит,- “Жигули” сожженные, семьей хотели убежать – их сожгли”. Я посмотрел – там машина, но уже не разберешь, “Жигули” или что.

И внутри пять человек, черные-черные, сожженные… Семьей, видимо, они хотели убежать. Их где-то перехватили и сожгли.

Это я своими глазами видел. Машина была абсолютно черная, не различишь, “Жигули” или “Москвич”, ни номеров, ни стекол, ни колес – ничего. Они затащили ее в больницу скорой помощи, внутрь здания, затащили или завезли, а может – на буксире…

Я не знаю, каким образом очутилась там эта машина. И пять трупов… Кости все видать их… Черепа видать…

Шофер скорой помощи говорит: “Вот видишь, пять человек сожгли. Сейчас моя машина будет в таком же виде”. И где-то мы четыре часа там сидели, в этой скорой помощи, как мертвецы. Шофер отходит, потом приходит, отходит-приходит. “Вы ложитесь, – говорит, – не дышите”. И вот немножко успокоилось это все. Открыли ворота, и тут же из больницы выехала одна скорая помощь и уехала. Не знаю, для чего эта скорая помощь уехала, но как только она выехала, толпа оттуда ушла. В здании скорой помощи стало как будто поспокойнее. Потом смотрю – во двор с другой стороны заехали “Жигули” и там сидят гаишники. Нашему шоферу говорят: “Давай, езжай за нами”. И ворота открылись: впереди ГАИ, а наша скорая помощь сзади.

Но поехали не по бакинской дороге, смотрю – едем в сторону моря, потом завернули в поселок Джорат, оттуда – в 17 микрорайон, через поселок Сарай, всякими окольными дорогами… И когда, наконец, выехали на трассу, и я увидел большую толпу милиции, военных, танки, – я спокойно вздохнул, думаю, слава богу, я, наверное, остался жив. И нас отвезли в Баку.

В Баку, правда, нас нормально встретили, врачи в республиканской больнице – там и армяне были, и русские, и евреи, и азербайджанцы, – зазря говорить не буду, отнеслись к нам хорошо. Неплохо. В этой больнице и нашли меня жена, сын и родные. Искали меня они по больницам и по моргам. Андрей сказал, что они чуть ли не до утра простояли в подвале ни живые, ни мертвые. Их военные вывезли.

Девятого марта, когда меня выписывали из бакинской больницы, ко мне зашли следователи. Я у них сразу спросил: “Ребята, вы откуда?”. Они были все русские. Говорят: “Из Комитета”. Я спрашиваю: “Из какого Комитета?”. Отвечают: “Из Баку”. Я говорю: “Я вам показания не буду давать”. – “Почему?”- “Потому что на бумаге и останется”. Они все-таки меня заставили, чтоб я им все рассказал. Я рассказал им то же самое. Потом, значит, меня и еще двоих пострадавших на скорой помощи привезли обратно в Сумгаит. В больничной одежде мы были, в байковых халатах. В таком виде мы зашли в горком…
Поднялись на третий этаж: нам сказали, что генерал сидит на третьем этаже – я рвался к нему, чтобы все ему рассказать, все, что было со мной, что делали с армянским народом, – но нам не давали зайти к нему, его солдаты охраняли. Мы не послушались, силой зашли к нему. Генерал увидел нас троих: “Откуда, – говорит, – они?”. Я говорю: “Из тюрьмы сбежали”. И он сказал: “Их переодеть, потом ко мне”. Нас уговорили и на этой же скорой помощи повезли в пансионат переодевать. Они мне дали вот этот костюм, который сейчас на мне, переодели и говорят: “Тут министр какой-то есть, Сеидов, ты можешь к нему обратиться”.

Я поднялся на второй этаж, нашел этого Сеидова, председателя Совета Министров Азербайджана, и лицом к лицу с ним говорил.

Я говорю: “Слушайте, вы министр?” – “Да, министр”. – “У меня к вам просьба. Я хочу уехать на своей машине в Ставрополь, от зверей уехать, ближе к людям. Хочу туда, помогите мне уехать”. Ну, он сказал мне, мол, ты что, не мужчина? Ты не можешь сам поехать на своей машине? У тебя должно быть мужское сердце… то — се. Словом, никакой помощи не будет, как хочешь, так и езжай. Я ему сказал тогда: “Ты не министр – ты пастух”. И тут мне с сердцем стало плохо, я упал, он вызвал врачей, меня забрали вниз, сделали какие-то уколы, и я ожил снова… Вот такие, значит дела.

И потом 14 марта всем семейством уехали из этого Сумгаита в Баку и стали ждать 24 число. На этот день у нас билеты были на Ереван. И вот мы на самолете прилетели сюда. Спасибо армянскому народу, нас встретили в аэропорту, положили меня в больницу, сейчас лечат как нужно. Сейчас пока я нуждаюсь в лечении, мой врач сказал: “Тебе еще два месяца нужен постельный режим. Я хоть тебя и выписываю, но тебе нужен покой. Поезжай в пансионат, побудь со своей семьей, отдохни. Тут тяжело больные, – говорит, – тебе нельзя их видеть…”.

24 апреля 1988 г., Ереван





Armenia

Подготовлено при содействии Центра общественных связей и информации аппарата президента РА, Армения, Ереван

stop

Сайт создан при содействии Общественой организации "Инициатива по предотвращению ксенофобии"


karabakhrecords

Copyright © KarabakhRecords 2010

fbtweetyoutube

Администрация готова рассмотреть любое предложение, связанное с размещением на сайте эксклюзивных материалов по данным событиям.

E-mail: [email protected]