Сумгаитская трагедия в свидетельствах очевидцев

Книга первая

Опубликовано: Июнь 28, 2012

Составитель,
ответственный редактор – САМВЕЛ ШАХМУРАДЯН,
сотрудник Союза писателей Армении,член Союза журналистов СССР

Редакционная коллегия:
АЛЛА БАКУНЦ, младший научный сотрудник Института литературы Академии наук Армении; НАДЕЖДА КРЕМНЕВА, член Союза писателей СССР и Союза журналистов СССР; МЕЛИНЭ САРКИСЯН, научный сотрудник Центра научной информации по общественным наукам Академии наук Армении; АЛЕКСАНДР АСЛАНЯН, кандидат филологических наук, доцент Ереванского университета; НЕЛЬСОН АЛЕКСАНЯН, заведующий отделом журнала “Литературная Армения”

При цитировании ссылка на сборник обязательна
При перепечатке сборника или отдельных его глав просьба извещать ответственного редактора
Просьба не распространять сборник за плату
Сведения о Сумгаитской трагедии, отзывы на сборник присылать по адресу:
375019, Ереван, пр. Маршала Баграмяна, 3, Союз писателей Армении, Шахмурадяну С.С.

АРМЯНСКИЙ ФОНД КУЛЬТУРЫ
ЕРЕВАН 1989

СОДЕРЖАНИЕ

Нарине М.Г.

Родилась в 1964 году
Проживала по адресу: Сумгаит,
3 микрорайон, д.17/33 б, кв.15

Работала секретарем-машинисткой в сумгаитском СМУ треста “Азсан-техмонтаж”, являлась секретарем комитета комсомольской организации СМУ
27 числа мы с сестрой Мариной пошли в кино, на сеанс в 7 часов. В кинотеатр, который находится напротив горкома партии, где-то в 50 метрах. Кинотеатр СК. Шел фильм аргентинский, “Бездна”. До фильма мы заметили: человек 60-70 стояли возле трибуны у горкома партии, но они молчали, никаких разговоров, мы так и не поняли, в чем дело. Знали, что насчет Карабаха, но что именно, о чем они говорили, кто-то выступал или нет, что требовали, не поняли. Купили билеты. В кинотеатре было человек 30-40. Очень мало для этого большого кинотеатра. Начался фильм. Минут через 30 ленту остановили. Ворвалась толпа. Человек 60. Поднялись на сцену. Ну, в основном были молодые люди от 16 до 23 лет. Требовали, чтоб на сцену вышла армянка, говорили нецензурные слова, говорили, что решили показать, на что способны азербайджанцы, что они могут сделать с армянскими девушками. Я так поняла, потому что они требовали именно девушку. Мы сидели с Мариной. Я сказала, чтоб она отодвинулась, там рядом сидели русские девушки. Чтоб если кто-нибудь из них вдруг узнает меня или что-то такое вообще случится, чтобы вытащили меня, а не Марину. Стало тихо, 2-3 девушки вскочили, чтоб убежать, но дверь была закрыта, открывается она в конце сеанса, и они вернулись на свои места. В зале все смотрели друг на друга, русские, азербайджанцы, люди разных национальностей… Никто никак не отреагировал, ни одного звука из зала не было издано. Потом они помолчали, посмотрели, стали выходить постепенно. Какой-то парень, такой толстый, жирный, стал говорить: “Ладно, выходите, попугали и хватит”. Они медленно так, вальяжно выходили. Мне кажется, что эти люди были не в себе. Или накурились анаши, или что-то еще приняли, потому что такие зверские взгляды были у всех, будто готовы были разорвать кого угодно. Потом это все прекратилось, как будто ничего и не было. Фильм стали продолжать, тем более такой фильм… веселый, надо было только веселиться, радоваться жизни. Мы еле-еле досидели до конца фильма. Значит, начался он в 7, кончился к 9 часам, было темно…

Мы с Мариной шли, улица Ленина была забита, это центр, улица Ленина была забита молодежью. Они кричали, что-то о Карабахе, об армянах. В общем, мы уже не слушали, потому что было такое состояние: дойдем ли мы до дома, и вообще, что же произошло? Транспорт не работал. Кстати, когда мы вышли из кинотеатра, там стояла милиция, работники милиции. Директор кинотеатра стал осматривать двери, потому что, когда выходили, сломали стекла, там в основном из стекол двери стоят. Все было поломано. Он так сокрушенно стоял, смотрел, как будто ничего, но случилось, просто хулиганы поломали совершенно случайно, из рогатки. Ну, я решила – раз у него более или менее спокойный вид, значит, ничего такого сверхсерьезного не произошло. Мы вышли еле-еле, хотели сесть на автобус, нам буквально одну остановку нужно ехать до дома. Пешком мы никакие сможем пройти, не потому, что темно, а потому, что что-нибудь может произойти. Остановили такси. Таксист не хотел везти, мы сказали, что живем у автовокзала, он ответил, что до автовокзала довезет, дальше – ни на один метр. Я говорю: ну ладно…

В общем, мы сели в такси, кое-как приехали. У автовокзала творилось что-то невероятное. Была пробка. Весь транспорт остановлен, все кричат, скандируют “Карабах”, мол, не отдадим Карабах. Я пришла домой, рассказала, дома сразу паника. Мама говорит: что нам делать? Вроде уже конец пришел, придут, убьют, все… Мы как-то приободрились дома: не может быть ТАКОГО, где мы живем, при каком строе, как-то маму успокаивали.

И легли спать. Хотя никто не спал. Все делали вид, что ничего не произошло.
Это было в субботу. Короче, так и прошел день. Мы никуда не пошли и родственникам не позвонили. Никто ничего. Потому что… жизнь продолжается. В общем, я в этот день поняла: что- то надвигается, но что именно, даже догадаться не могла.

28-го все было вроде бы так, как должно быть, жили так, как всегда. Дома нас было пятеро: мама, папа и мы, три сестры: Люда, Марина и я. Сестра Люба в то время была в Ереване.

В общем, сидели дома, никто даже не выходил. Потом узнали, что с утра уже была демонстрация. Все это началось… Ломали магазины. Мы сидели дома и ничего об этом не знали. Потом ко мне пришла подруга, часа в 3, наверное, Зимогляд Люда, она работала со мной, проходила практику, русская девушка. Сказала, что в городе творится что-то ужасное, невозможно перейти дорогу, потому что поток людей… Такая многотысячная демонстрация, что невозможно пройти, что-то ужасное происходит. Я спросила: ну, а они не спрашивают армян?.. Ну, чего они добиваются, раз уж в таком состоянии? Она говорит, нет, ничего такого, просто демонстрация, как-то страшно смотреть, говорит, как будто война началась, такое чувство. Весь транспорт остановлен… Такси, автобусы, что-то в общем кошмарное.

Потом папа решил пойти в аптеку: у мамы была аллергия в это время… Он выходил из дому, тут наша соседка говорит: “Куда ты идешь, остановись, во дворе такие ужасы творятся, ты не боишься выходить?”. Папа не понял, что она сказала. Она просто втолкнула его в подъезд обратно. Он вернулся домой, так и сказал маме. Мама ответила: “Ну, раз она так говорит, значит, действительно что-то есть”. Но мы не пошли к ней, русская она, напротив нас живет, тетя Вера. Нужно было провожать подругу. К 5-ти часам я говорю Люде: “Ладно уж, иди, уже поздно, я тебя провожу”. Мама: “Не надо идти, уже поздно, ты видишь, какая обстановка в городе”. И мы решили остаться дома. Как раз был готов обед. Мама говорит, пускай она с нами поест, потом идет. Мы сели за стол. Не было никакого аппетита, никакого настроения, просто для самоуспокоения накрывали на стол, делали вид, что едим. Включили телевизор, началась передача “В гостях у сказки”. Убрали со стола.

Услышали какой-то шум во дворе. Я вышла на балкон, но мне
было видно, что творится, потому что шум был со стороны автовокзала, а вид закрывает 9-этажный дом. Толпа народа… Я ничего не понимала. Они что-то кричали, куда-то смотрели, я не понимала, что происходит. Спустилась к соседке, азербайджанке, с ее семьей мы дружим лет 25. Я спустилась, чтобы от них посмотреть. Увидела, что люди кричат, смотрят на этот 5-этажный, 9-этажные дома недалеко от автовокзала. В этот момент на них пустили солдат, человек 20, с дубинками. Толпа разбежалась. Я даже увидела несколько человек с нашего дома. Они смотрели и смеялись… Я подумала, значит, все не так ужасно, раз они смеются, значит, никого не убивают. Но тут толпа вдруг ринулась на этих солдат. Один солдат не успел убежать. Они стали топтать его ногами, били ногами все… Мне стало дурно, пришла домой, сказала в общих словах, что там творится ужасное… Не могла говорить… Там, наверное, убили этого солдата, потому что такая толпа… Если каждый хоть раз ударил его ногой… Они отняли у него дубинку и стали его избивать его же дубинкой. Но это было далеко, и я не видела, встал ли он, ушел. Мне стало страшно, я поднялась домой, сказала: “Люда, никуда не уходи, оставайся у нас, потому что, если ты выйдешь, тебя могут убить или…”. В это время толпа перебежала ближе к нашему дому, встала у 12-этажного дома и принялась что-то кричать. Мы вышли на балкон. Все наши соседи тоже стояли на балконах. Все стоят, смотрят. Толпа кричала, а минут через пять побежала в сторону нашего дома. Оказывается, там, в 12- этажном доме, соседи-азербайджанцы спустились и не впустили их. Там всего один подъезд, можно было остановить.

Прибежали все к нашему дому. Мама сразу стала закрывать окна, боялась, что будут кидать камни. У них были камни, они разбивали стекла, все. Было очень много людей. У нас большой двор, весь он был забит. Они поднимались на первый этаж, чтобы не раздавить друг друга. Лезли на деревья, столбы, гаражи.
В общем, была огромная туча людей. Они сломали и сожгли мотоцикл армянина Сергея Саркисяна из нашего дома. Мы закрыли окна и сразу услышали топот в нашем подъезде. К нам на пятый этаж поднимались с таким шумом-гамом, что и не понять. Мама потом мне сказала, что они вроде бы папино имя выкрикивали: “Гриша, открывай дверь, мы идем тебя убивать!”, что-то в этом роде. Я этого не помню, была в таком состоянии… как в космосе, вот. Мама говорит: “Быстро бегите все в спальню!”. У нас там две такие высокие кровати, приданое наше, в общем говорит: “Прячьтесь, туда, наверное, не зайдут, что-то спросят, что-то скажут и уйдут”. Она говорит: скажем, что мы здесь живем одни.

Я не представляла себе, что мои родители будут одни стоять в коридоре, говорить с какими-то зверями… Я пошла к ним, сказала, что буду стоять вместе с ними, я поговорю, если что, может, найду общий язык, тем более если они меня знают; я по-азербайджански более или менее говорю, узнаю, чего они хотят. Марине с Людой сказала, чтобы они спрятались под кроватью, а сестре Люде… я уже не помню, вообще говорила ли ей что-нибудь.

Потом… они открыли дверь: будто дунули на нее и дверь сломалась и упала прямо в коридор. Толпа ворвалась и стала кричать: убирайтесь, выходите, оставляйте квартиру и убирайтесь к себе в Армению, и все такое. Я говорю им: “Что случилось, спокойно говорите. Один кто-нибудь из вас, спокойно говорите, что случилось?”. На азербайджанском. Они говорят: “Оставляйте квартиру, уходите”. Я говорю: “Хорошо. Спуститесь вниз. Все, что нам нужно, мы возьмем и освободим квартиру”. Я уже поняла, что о каких-то правах с ними говорить бессмысленно, это звери. Надо их остановить. Те, что стояли впереди, молодые парни, сказали: “Тут старые и одна девочка с ними. Жалко!”. Сделали два-три шага назад. Вроде бы я их успокоила, нашла общие слова. Потом кто-то из подъезда стал кричать, командовать ими: “Вы что, вы соображаете, что вы говорите, убивайте!”.

И все! Этого было достаточно. Они схватили папу, потащили в одну комнату, нас с мамой – в другую. Маму – на кровать, стали раздевать, бить ногами. На мне вообще стали рвать одежду, тут же, при маме. Я уже не помнила, куда они заходили, что сделали, сколько прошло времени. У меня было такое чувство, будто меня били одновременно по голове, по телу, рвали на мне одежду, я не знаю, что говорила. В общем, начались зверства.

В этой же комнате я была зверски изнасилована. Они спорили между собой – кто будет первым.

Потом, помню, пришла в себя; не знала – жива я или не жива. Вошел какой-то человек, мне показалось, высокий такой, чисто выбритый, в лайковом плаще, лысоватый. Огляделся – что творится. В этот момент все остановились. Мне так кажется, что он то ли командовал, то ли… в общем, они от него зависели. Он посмотрел и сказал: “Ну-у, с этими все ясно”. Маму били по голове. Сломали стулья, и ножками от стула… Она потеряла сознание, и они решили, что она умерла. Папа… был без сознания. Люду хотели выбросить через балкон, но не смогли открыть окно. Видно, после дождя застопорилось и рамы не открывались. Так и оставили ее у окна. Она представила, как сейчас будет лететь, и потеряла сознание. Она вообще слабенькая… На меня он посмотрел, увидел, что я еще что-то говорю, еще дрыгаюсь… Ну, я тут стала говорить совсем не то, что должна была – унижаться, просить. Я начала кричать, ругаться… уже никакой мольбы. Я уже знала, что меня ждет смерть. Зачем унижаться перед кем-то? И он сказал, что раз я так думаю, раз у меня такой длинный язык… может быть, он подумал, что я еще вполне прилично выгляжу… Короче говоря, приказал вывести меня на улицу.
А что было с Мариной, с Людой – этого я уже не видела, не помнила… Не знала, живые они или нет.

Вынесли меня на улицу. Тащили за руки, за ноги, ударяли меня об стены, перила, о что-то железное. Пока они меня несли-тянули, кто-то меня кусал, кто-то щипал… Я уже не знаю…

Я думала: боже мой, когда же наступит смерть, скорей бы… Потом… вынесли меня, бросили возле подъезда… и стали бить ногами. Я потеряла сознание… Что было дальше, сколько было людей – уже не помню.

Пришла в себя, через какое время – я не помню. Соседка принесла мне одежду, я вся была в крови, надела на меня платье. Я помню, что говорила постоянно одни и те же слова: “Мама, что случилось, мама, что нам сделали, где мы, у кого мы?”. Вообще я ничего не могла понять. Надо мной стоял парень, я его более или менее знала, он служил в Афганистане, Игорь, это он принес меня с улицы. В тот момент, когда все они пошли в третий подъезд, убили там человека, Игорь набрался смелости, взял меня на руки и принес к соседям, хотя он такой… очень мелкий, и он рисковал. Он азербайджанец – Агаев Игорь, служил в Афганистане. Их три брата. Старший брат вроде тоже служил в Афганистане, сейчас он служит здесь, на границе, в Армении. Игорь меня принес к соседям. Потом приводил меня в чувство, говорил: “Карина, я тебя знаю, успокойся, я не из них”. Откуда я знала, кто это, что это? Пришла в себя, меня помыли. Я вся была в крови. Потом папа… увидала папу, узнала маму. А Марина, оказывается… Игорь пришел, когда вытащили Марину и Люду из-под кровати… Марина… Люда сказала, что она русская. Они сказали, что мы тебя отпускаем, мы русских не трогаем, иди. А пока Марину вытаскивали, она решила, что скажет, что она азербайджанка. Игорь сразу схватил Марину и Люду за руки, потому что он Марину знает, знает, что она армянка и наша сестра, и отвел на второй этаж к соседке, стал ломать дверь, чтобы она открыла. Она открыла, и Игорь втолкнул их туда. Так они остались живы.
Сестра Люда потеряла сознание – там, после того, как бандиты стали грабить. Спускались вниз, тащили вниз, потом вновь поднимались, Люда в это время улучила минутку и залезла под кровать, осталась там. Потом, когда пришла в себя, нашла какую-то порванную ночнушку, надела ее, халат какой-то и пошла к соседке на четвертый этаж, к той самой, у которой я смотрела, с которыми мы дружим, постучала в дверь, та открыла и сказала: “Тебя в квартиру не впущу, потому что я их боюсь. Но я тебе дам чулки, а мы из дому уходим”. Люда говорит, что я останусь у вас, потому что такое творится, они то поднимаются, то спускаются. Просто это минута какая-то была, минута жизни. Но соседка не согласилась. Люда опять поднялась к нам домой и легла под кровать…

Я пришла в себя. Мама была там. Я не могла вспомнить номер телефона своего начальника, но что-то же делать надо. Кое-как вспомнила, позвонила, и он приехал за нами. Он вообще не знал, что происходит. Подумал, что мы просто боимся, не знал, что нас здесь убивают и что мы прошли между жизнью и смертью. Пришел, забрал нас, отвез в горотдел милиции. В горотделе нас осмотрели, мне очень трудно было идти, у меня очень болели легкие, было тяжело…

Начальника зовут Мамедов Уршан Фейрузович. Начальник нашего управления. Отвезли нас туда. Да, когда мы выезжали, я увидела при въезде в Сумгаит большое количество автобусов, полных солдат. Автобусы были обыкновенные, пассажирские. Там очень много было солдат. Мы уезжали около одиннадцати, в начале двенадцатого. Если бы эти люди могли остановить этот момент, можно было бы много жизней спасти… Потому что толпа пошла дальше, в сторону школы, а там такое творилось… это известно, по-моему, уже всем, не только в Сумгаите, не только в Ереване. Потому что там убивали всех подряд, не останавливаясь. После нас в 3 микрорайоне погибло, кажется, 14 человек, а только в 4, 5 и 6 домах – человек 10-12. В нашем же доме погиб один человек, и одна старая женщина погибла в 16-ом доме, перед нашим домом. Там толпу остановили молодые парни-азербайджанцы, не пустили в свой дом. Кстати, когда мы были у соседей, Марина позвонила нашим родственникам, чтобы предупредить всех, чтобы все поняли, что происходит. Позвонила и в 5 микрорайон тете. Там у них трое соседей армян. Я сказала: “Быстро бегите, не могу объяснить, что происходит, прячьтесь, что хотите – делайте, лишь бы остались живы. Прячьтесь у азербайджанцев, которые не продадут…”. В этот момент вошли три человека – милиционеры. По-моему, они были азербайджанцы. Я была в таком состоянии, лицо у меня было все искривлено, губы опухшие, кровь, глаз у меня весь заплыл, никто не верил, что я этим глазом когда-нибудь увижу… Лоб рассечен… Половина лица выдвинулась вперед. Кто на меня смотрел, не верил, что я останусь в живых, приобрету нормальный вид и вообще буду что-либо соображать. Я начала кричать на этих людей: зачем вы пришли, кто вас сюда послал, кому вы здесь нужны, мало вы людей убили, что вы здесь делаете? Один солдат сказал: “Не кричите на нас. Мы хоть и мусульмане, но не из сумгаитской милиции. Нас вызвали из Дагестана”. Значит, в этот момент даже дагестанская милиция была там.

Когда мы приехали в горотдел, там было очень много милиции, там были солдаты, собаки с милиционерами, машины скорой помощи, пожарные… Я не знаю, они там сидели и ждали, когда будут привозить мертвецов или тяжелобольных, чтоб обрабатывать их в горотделе? Не знаю, для чего они там стояли. Там были бакинские врачи, которые осмотрели меня и Люду и сказали: “Этих нужно в роддом, а остальных не знаем куда”. Нас повезли, я потеряла родителей, начальника, все. Начальник сказал: “Ты не волнуйся, я тебя найду, где бы ты ни была, что бы ни было”. Мы пошли в больницу. Нас осматривала завотделением сумгаитского роддома, Пашаева, по-моему, ее фамилия. Она осмотрела нас. Скорая помощь была бакинская, сумгаитская скорая помощь, я так поняла, вообще ничего не предпринимала, потому что по вызовам не выезжала. Люди звонили, но и милиция, и скорая никаких признаков жизни не подавали.
Врачиха эта меня осмотрела, и я так поняла по ее поведению, что произошло нечто очень веселое, потому что ей стало так радостно. Я даже подумала про себя: “Боже, неужели ничего не произошло?”. Она меня осмотрела и говорит: “Ну зачем ты так переживаешь? Ты не знаешь, что творится у вас, ваши ведь еще хуже сделали…”. Я думаю: ладно, ради бога, что связываться с ней… И так мне было дурно, что я думала: ради бога, почему я не умерла, чтоб еще что-то выслушивать от кого-то? В таком состоянии я буду выслушивать, что наши что-то сделали. Просто у меня не было сил сказать, что откуда у наших столько ума, чтобы еще с вашими что-то делать? Осталась я там. Потом привезли еще одну девушку, Иру Б. Она была замужем и была изнасилована тоже в своей квартире. Нас было трое: я, Люда, Ира. Наутро Люду и Иру увезли. Нам ничем не помогли. Это было в старом родильном доме, в объединенном квартале. Они ничего не сделали, только осмотрели меня, и все. Никаких уколов, ничего успокоительного я не захотела. Какие уколы могли меня успокоить? Я вообще видеть их не могла.
Я лежала в палате. Или так получилось, или специально сделали, чтобы я была одна. В общем, я была одна, хотя все палаты были забиты. В тот же вечер ко мне зашла одна девушка, спросила, что со мной, потому что у меня лицо было обезображено. Спросила, что со мной произошло, я ответила: “Спроси лучше у своего брата, у меня спрашивать нечего, твой брат лучше объяснит, что произошло”. Она потеряла сознание, все бросились к ней, и врач категорически запретила, чтобы кто-либо заходил ко мне в палату.

Потом приходили ко мне с работы, мой начальник, его дочь, приносили мне одежду, потому что я в буквальном смысле была голой. На мне было единственное платье, женщина, которая мне его дала, была очень маленького роста, и платье это было намного выше колен, и санитарка мне сказала: “Не понимаю, зачем ты надела это короткое платье, перед кем ты здесь показываешь свои ноги?”. Я ушла в палату, думаю: выслушивать кого-то, что- то. Пришли ко мне с работы, принесли что-то в сетке, яблоки, по-моему, килограмм или два, я даже не могла взять эти яблоки. От того, что дошла до такой слабости, мне стало обидно. Сказала, что не возьму эти яблоки, вообще есть ничего не хочу. Ничего не надо приносить. Одна девушка взяла эту сетку… Да! Потом я услышала, что главврач сказала медсестре, чтобы мою историю болезни куда-нибудь запрятали или вообще порвали, чтоб вообще не поняли, что здесь лежит армянка, может быть, по виду они не определят. Значит, они думали, что будет какое-то нападение, что-то будет еще. Будет еще хуже. Или, может быть, по улице ходил кто-то, я не знаю. Словом, на всякий случай всю ночь я не спала.

Наутро меня забрали, целый наряд милиции, посадили в автобус и увезли. Я даже не знала, куда меня везут. Привезли в клуб к войскам, в тот самый, в котором я была в тот злосчастный вечер. Я сошла. Возле горкома было очень много войск, танки, какие-то бронетранспортеры, в общем, что-то ужасное. Я увидела там несколько человек, и мне стало как-то спокойнее. Я подумала про себя, что не одна я осталась. Значит, нас пять-шесть человек осталось еще в Сумгаите за эту ночь. Я еще не знала, что с моими родителями, они ко мне в больницу не приходили, а начальник мне говорил, что все нормально. Я не знала, верить ему или нет. Просто, может быть, он меня успокаивает, может быть, по дороге что-то произошло. Потом я зашла в клуб, увидела очень много знакомых. Все знакомые, все целуют, спрашивают: “Что произошло, что случилось?”. Через два дня пришли ко мне с работы. Не оставляли меня в покое. Каждый день приходили, интересовались, приносили постоянно деньги. Все, что могли, делали. Больше всего, конечно, я благодарна своему начальнику, который единственный из работников не терял присутствия духа и свои взгляды не менял, ни до того, ни после, ни даже в данный момент, что бы ни происходило. Постоянно интересуется. Интересуется искренне, от души… Потом, дня через два, пришел секретарь парткома, не нашей организации, а 1-го треста, к которому мы относимся, товарищ Керимов, очень весомый человек в нашем городе. Договорился с работниками скорой помощи, чтоб они меня отвезли, потому что если я сама садилась, то встать или лечь не могла. С легкими у меня что-то было, мне было тяжело дышать. В общем, меня там осматривали несколько раз, несколько врачей, все считали, что… ну просто от ударов, я не знаю. Не посчитали ничего такого. Я даже просила, когда лежала в роддоме, чтоб… специально настаивала на том, чтобы меня отвезли в травматологию, потому что я себя очень плохо чувствую. Не может быть, чтобы у меня что-то не было поломано внутри: ребра… Ну, меня отвезли, сделали снимок, посмотрели и сказали, что все нормально. В клубе дежурила скорая помощь. Там оказалась мама Марининой подружки. Она главный врач сумгаитской детской поликлиники. У них были всякие лекарства от температуры, короче, то, что не нужно было в данный момент, я так считаю. Я сказала, что мне очень трудно дышать, все время воздуха не хватает, что-то со мной не то. Они мне сделали тугую повязку на груди и на поясе. После этого я слышала, некоторые говорили, что меня порезали всю. Я думаю, что они видели, как меня перевязывали, и решили, что у меня порезаны груди, лицо… Но меня не резали.

Отвезли нас в пансионат “Химик”. Мы там жили долгое время. Приходили представители. В общем, агитировали. В первое время люди вообще их не признавали, гнали. Одна женщина кричала: “Мы требуем, чтоб к нам пришел Сеидов”.-“А нас Сеидов и послал”. Сеидов – председатель Совмина Азербайджана. А женщина сказала: “Мы примем только дочь Сеидова, пускай она сюда придет, мы сделаем с ней то же самое, что сделали с нашими дочерьми, а потом будем принимать агитаторов!”. И так далее. Или – “пускай придет сам Сеидов” .

Но это продолжалось изо дня в день, агитаторы приходили, приходили, это нас выводило из себя. Потом люди постепенно стали уезжать в Ереван, потому что понимали, что бессмысленно оставаться. Все действовало на нервы: вонь, дети маленькие. В клубе СК были дети, которых буквально из роддома выписали. Что мы могли сделать в клубе, в котором даже вода непостоянно шла? Сначала нас кормили там платно. Даже, оказывается, мы переплачивали. На второй день кто-то сказал, что привезут еду бесплатно. Дети болели. Там все воняло. Ну, представьте себе около трех тысяч человек в маленьком кинотеатре, в котором не более пятисот человек может сесть. Ни сидеть, ни лежать, даже двигаться было невозможно. Вонь страшная. За ночь там многие маленькие дети заболели. Я даже слышала, что в Ереван они приехали в тяжелом состоянии, грудные дети. Им нужно стирать, их надо купать, не говоря о том, что мы, взрослые, больные, нуждались в помощи. Люди теряли сознание на каждом шагу. В общем, я не знаю, все плакали, все… Молодежь только, мужчины как- то более или менее держались. Но женщины были в постоянной панике. Всем казалось, что сейчас придут, убьют, зарежут, видно, нас собрали специально, как во время войны, чтобы сжечь кинотеатр, чтобы ни одного армянина не осталось. Потом поднялись на чердак. Я не видела этих людей, только слышала, потому что лежала, не могла встать. Я лежала прямо на сцене, у нас там было место. Вроде бы поймали двух людей, у них был то ли бензин, то ли солярка. Они хотели, по-моему, поджечь кинотеатр. Может быть, кто-то видел, я не видела. Просто была не в состоянии открыть глаза.

Все подозревали друг друга, спрашивали: “Ты не азербайджанец? По-моему, я где-то тебя видел, ты, по-моему, азербайджанец”. Вывели всех мужчин, стали пропускать их по паспортам, родственник родственника мог как-то вытащить. У половины людей не было документов. Ведь были такие, что сбежали из дома в одних брюках и в тапочках, в одной рубашке, не так, как следовало бы, с документами.

Значит, 28-го числа, в воскресенье, по-моему, ничего со стороны милиции не предпринималось для помощи нам. В понедельник все это продолжалось в 41а квартале. Там не щадили никого: ни детей, ни беременных, никого. Убивали, жгли, резали топором, в общем, все, что только возможно. Убили семью Мелкумянов, с которой я была знакома, мама работала с ними. Их невестка с моей старшей сестрой училась. Они были убиты просто зверски. В живых остались только две невестки. Одна чудом спаслась, убежала, соседи ее не принимали, она так и бегала по подъезду, пока не нашла себе убежища. Беременная, с двумя маленькими детьми. В 41а квартале все это продолжалось в понедельник, уже 29-го, когда войска уже были в городе.

Убивали людей, переворачивали машины, жгли семьями. Говорят, даже не разбирали точно – эти люди армяне, не армяне. Пострадали, я слышала, лезгины. Точно не знаю, я не видела ни одного лезгина, который пострадал. Жгли машины, поэтому очень трудно сейчас подсчитать, конкретно сказать, кто умер, кто не умер. Было очень трудно опознавать трупы, вернее – то, что осталось от трупов после того, как они сгорели, облитые бензином… представить очень трудно, конечно. Я слышала, что много людей пропало, без вести, с завода БТЗ двое, женщина, которая работала в ночную смену, тетя Размелла, тоже жила в 3 микрорайоне.

Останавливали автобусы из Баку в Сумгаит: вечером люди возвращались в Сумгаит, те, кто были в гостях в Баку, и бакинцы в Сумгаите, и студенты там были. Убивали просто зверски. Останавливали автобусы, водители тут же подчинялись, потому что эту ораву зверски настроенных людей никто не мог остановить. Останавливали, вытаскивали армян, тут же убивали и, я не видела опять же, но слышала, что складывали всех в кучу, чтобы потом сжечь. Потом по этим трупам, которые вообще трупами не назовешь, по этому пеплу нужно было определить, кто это. Я слышала, что двух девушек спасли два парня, студентку одну, по-моему, Г.Иру, если не ошибаюсь. Она потом долго лежала в больнице и до сих пор она не может понять, кто ее спас. Она тоже была зверски изнасилована, избита, ее бросили в гору трупов. Парень ее вытащил из всей этой груды тел, надел на нее свой плащ, взял на руки и кое-как донес до города. До сих пор не могу понять, как это он смог.

Я это слышала от Григоряна Энгельса. Григорян Энгельс, он знает, по-видимому, ее. Тем более, что многие люди ходили в эту больницу. Она лежала в больнице, пела какую-то песню на армянском языке, и ее записали, и, по-моему, у него есть запись, потому что он говорит, что у многих сейчас есть эта песня, которую она пела в больнице, где лежала в тяжелом состоянии. Вот этого парня не могли найти. Он оставил ее в чьей-то квартире, вызвал скорую помощь, она была в таком состоянии, что, наверное, и не могла, как и я, запомнить чье-то лицо.
Мне кажется, что среди тех, кто ворвался к нам домой, один был знаком мне, может быть, я даже с этим человеком разговаривала. Но после того, как я получила такое количество ударов, у меня вышибло все из головы. Кто – не могу до сих пор понять. Потом, мне кажется, что я видела секретаря парторганизации управления, где Марина работает. Она учится и работает, учится в вечернем, в АЗИ, и работает в строительно-монтажном управлении “Химзащита”. Я – секретарь комсомольской организации нашего управления и часто встречалась с секретарями партийной и комсомольской организаций. У нас бывают общие совещания. Я всех их знаю, я даже с ним разговаривала, он, я знаю, из Армении. Азербайджанец, но родом из Армении. Вообще-то стало очевидным, что многие среди этих людей были азербайджанцами родом из Армении.

Меня водили по милициям, в горотдел, в прокуратуру, потому что этим делом начала заниматься Прокуратура Союза ССР, и я показывала на фотографиях людей, которых более или менее могла опознать. Мне показывали тех, кто был в нашей квартире, проходят по нашему делу, но я их даже не могу опознать, хотя это доказано, потому что их как-то обрабатывали. Одни говорят, что меня знают, кто-то держал меня за руку, кто-то за ногу, когда меня волокли. Кто-то просто был в нашей квартире, меня даже пальцем не тронул, взял только одно одеяло или вообще одну серьгу, что-то такое. Все эти люди, все, насколько я наслышалась и навидалась их, все они из Кафана.

Секретаря парторганизации зовут Наджаф, Рзаев Наджаф. Он был в момент, когда все это начиналось. Мне кажется, что это был он, потому что в толпе я никого кроме него не узнала. Тем более, что я ему сказала: “Слушай, ты хоть что-то сделай, потому что ты меня знаешь”. Он отвернулся и пошел в сторону спальни, где была Марина. Ну, Марины не было видно. Там было такое столпотворение людей, там вообще никого не узнаешь. Все это вышло у меня из головы, потом постепенно я пришла в себя, в горкоме… там были военные люди. Я им рассказала, они все это записали. Я назвала его имя. 8 марта пришел к нам секретарь партийной организации нашего первого треста, которому мы подчинялись, и он, Рзаев Наджаф. Я маме говорю: если он здесь, несмотря на то, что я назвала его имя, значит или доказано его алиби, или они, наверное, считают меня за дурную, будто я не отвечаю за свои слова. Он сказал: “Что такое, ужас, что с вами наделали, я, это самое, прятал семью армян…”. Потом через некоторое время он снова приходит и говорит уже совсем другое: “Меня не было дома, мы уезжали с семьей в Баку”. Я говорю: “Марина, что он говорит? Раньше он нам совсем другое сказал”. После этого я не ходила к нашему прокурору, нашим делом занимается прокурор из Воронежа, фамилия Федоров. И он мне сказал, что только сейчас наступила его очередь. Столько людей по вашей семье проходит; только наступила его очередь. Что с ним делают, доказал ли он свое алиби или нет? Просто они думают, что раз меня били по голове, я ничего не могу сказать точно, был ли он, или не он. Очень обидно будет, если он был в нашей квартире, а не пострадает, и одновременно я боюсь говорить на все сто процентов, что это был он. Потому что кого я ни назвала, они говорят: ты говоришь неправильно. Тот не то делал, тот не заходил.
Все эти лица спутались у меня в голове. Кто что именно делал, я не могу сказать.
Когда меня вывели на улицу, там стояла целая толпа, но я ее не видела, потому что постоянно закрывала глаза, мне все время казалось, что именно из-за моих глаз я все время попадаюсь, вечно ко мне пристают, почему-то мне все время кажется, что виноваты мои глаза. Тем более, что они меня били по лицу, мне казалось, что они хотят выколоть мне глаза. Вот, я закрывала глаза, меня вывели на улицу, стали бить. За руку меня держал один молодой парень, лет 22, работает на заводе, БТЗ. А рядом, через дорогу от нас, 41а квартал, где все это творилось. Это от нас через дорогу. Там есть общежитие БТЗ, он живет там. Он сейчас задержан, даже доказано вроде бы, насколько я знаю, что это он убил Гамбаряна Шурика из 3 подъезда нашего дома, кларнетиста. В нашем доме один человек был убит, этот самый мужчина.

Так, в этот момент проходил парень, который жил с ним в одной комнате, с этим парнем. Увидел, что он держит меня за руки, что он меня бьет, но не подошел, смотрел со стороны, потом пошел в общежитие. Прошло некоторое время, в городе стали вешать объявления: вызывали свидетелей. Этот парень пошел и все рассказал. Вот теперь его поймали, доказано все. Уж его, видимо, столько избивали, я не знаю, что там делают с ними, но он сам рассказывает, что работал на заводе в ночную смену. К ним пришел на завод какой-то молодой человек и сказал:

“Все, кто хочет убивать армян, приходите к автовокзалу в субботу в 10”. Все. Он говорит: кто захотел, тот и пришел. На заводе БТЗ это было, в ночную смену, наверное, с пятницы на субботу. Ночью это было, они мылись в бане. И он сказал, что каждый отвечал по-своему. Кто-то говорил: а, что ты говоришь, ты соображаешь, что ты говоришь? Другие молчали, наверное, в душе думали, что я-то пойду. Но друг другу ничего не говорили.

Он сказал, что посчитал нужным прийти, потому что наслышался о том, что творилось в Кафане, что убивали наших сестер, наших матерей, деревни жгли, все такое. Вот этот парень тоже родом из Кафана. Это уже точно. И Марина говорит, что секретарь парторганизации тоже из Армении.

На следствии я была пока несколько раз, пока что я им довольна. Нас вызывали, спрашивали, каждое мое слово было записано на машинку. Там была встреча с одним парнем… Кстати говоря, он был армянином. Я сказала, что он был в нашей квартире, но что он делал, я не знаю. Григорян его фамилия, Григорян Эдуард. Он сумгаитец, с I микрорайона. Был осужден, по-моему, не впервые, на 5 лет. Мать – русская. Встреча у меня с ним была в КГБ, в Баку, в КГБ Азербайджана. Нас привели, показали мне фотографии. Было так много фотографий, мне кажется, даже тех людей, которых ловили в комендантский час, их тоже фотографировали, и я все путала. Говорю, приблизительно вот такого типа лицо было, парень в белой куртке с красным замком. А он мог снять эту куртку, сжечь где-то, и ищи его как ветра в поле. Вот. Этот парень, Григорян, я сказала, он был в нашей квартире, но он очень похож на лезгина, такой светлый. Что он делал, я не знаю, потому что не помню. Может, он меня бил, насиловал. Но он был в нашей квартире. В КГБ он начал меня просить, умолять: не надо этого, все такое, посмотрите мне в лицо, вы мне как сестра. Я на него посмотрела и думаю: “Боже мой, не дай бог иметь такого брата, как ты”. Ну, они были недовольны моим ответом, потому что я неуверенно говорила все это. Я была с мамой. Потом зашла Люда, но Люда как зашла, ей сразу стало плохо. Она хотела его убить, через стол полезла на него. Она его узнала. Люда; когда пришла в себя, лежала на балконе, толпа ее бросила, и все побежали в спальню. У нас там всякие ящики с посудой, в общем, приданое трех сестер.

Квартиру разграбили полностью, оставили только мелочь. В тот момент Люда пришла в себя и стала запоминать. Ну, смотреть на лица, слушать голоса… Двое там говорили, что можно поджечь эту квартиру. Другой говорит: зачем поджигать эту квартиру, когда у меня трое детей, мне негде жить. Значит, этот человек прибыл из “нахалстроя”, значит, ему негде жить, значит, он сумгаитский. Они были уверены, что это будет их квартира. К тому же по соседству живут азербайджанцы. Зачем поджигать квартиру, могут сгореть азербайджанцы. Они так говорили. Откуда они знали, что там азербайджанцы, если они шли просто так, думая, что там живут армяне? У нас есть список жильцов в подъезде. Наша фамилия там указана. Допустим, они пришли по списку, но откуда они могли знать, что через стену с нами живут азербайджанцы? И не подожгли нашу квартиру.

Я не знаю, у меня было такое состояние, если б вот это все остановилось, ну, в тот момент, когда я была на улице, и меня спросили бы, что происходит, я бы ответила, что началась гражданская война. Если даже не гражданская… но, наверное, гражданская, потому что в тот момент, когда меня били, я открыла глаза и увидела, что все соседи стоят на балконах и смотрят, как бесплатный фильм ужасов. Значит, началась гражданская, бьют только армян. Если б была мировая или что-то в этом роде, то, значит, всех бы били. Но били только нас. Потом я встретила девочек со своего дома, азербайджанок. Они плачут, говорят мне: Карина, мы все это видели, как все это могло произойти? У меня спрашивают! Значит, если нормальная девушка была в состоянии выдержать, смотреть, видеть, что со мной происходит, я не знаю, как это можно назвать. Мне кажется, если б все было наоборот, я или этого не выдержала, или я могла бы предотвратить, как сделала одна девушка-азербайджанка перед нашим домом. Там живет одна девушка, очень страшная, такая беспутная девушка, если ее можно назвать девушкой, такую беспутную жизнь она ведет. Там у них две семьи армянские. Она вышла, увидела с балкона, что творится со мной, стала кричать, ругаться. Спустилась в подъезд и говорит: “Или вы пройдете через мой труп, или вы не зайдете в этот подъезд”. Так вот, ни один не подумал уже заходить в этот подъезд. Некоторые товарищи говорят, что эти люди были настолько не в себе, что они не соображали. Я считаю, что это неправильно.

Они очень даже хорошо разбирались, раз на эту девушку не подняли руку. Она для них была раз плюнуть. Но то, что она была азербайджанка, это их остановило…

Звери, которые были так накурены. Когда они зашли к нам, все что-то жевали. Я обратила внимание: все, кто входил в квартиру, все что-то жевали. Думаю: боже мой, может быть, мне это кажется? Может, я с ума схожу? Но нет, все что-то жевали. То, что это наркотик, это без слов, потому что… На вид это были такие нормальные люда вроде, молодые, выбритые, словно на праздник какой-то пришли. Но они что-то кричали. Они не говорили, а кричали, как будто рядом были глухие. Они орали, орали: а-а-а, убивай, убивай, убиваем армян! Они кричали не “убивай”, а “гырын эрмянлары”. “Гырмаг” – это дословно “убивать, уничтожать”.
Вот так!.. Я продолжу. Мы спрятались в квартире капитана, азербайджанца, жена у него татарка. Мы сидели у них в квартире, их дети были во дворе. Дети очень много знали. Это в нашем подъезде, на 3 этаже. Мама, когда пришла в себя, не могла найти Люду, схватила папу за руку, в тот момент, когда они грабили, на маму они не обратили никакого внимания, потому что стали грабить. Видно, убивать они уже прекратили, стали грабить. Мама нашла смелость…

Один мальчик маме сказал: где золото? Мама говорит, лет 12-14. Он даже похож на русского, такой светлый. Но вообще азербайджанцы из Армении все светлые. Я обращала внимание, они все какие-то рыжеватые. Я думала, может мама ошибается? Он кричал, все били, а он спрашивал у мамы, где золото. А у нас золото вместе с документами лежит в шифоньере. Такая маленькая черная сумочка – все там. Мама вообще не любит надевать золото. С тех пор, как ей купили, она, наверное, ни разу не надевала. Они схватили то, что лежало на трюмо. Мама считает, что это золото нас спасло. Потому что все бросились на золото, а мама схватила папу, который в этот момент задыхался. Они закрыли ему рот, завязали руки, на лицо положили еще подушку и стул … Сунули ему что-то в рот, чтобы он задохнулся. Мама его схватила, все это вырвала… Что-то у него было во рту, ему трудно было дышать, нос был забит кровью. Мама его схватила и стала бегать с пятого на первый этаж, потому что никто не хотел открывать двери. Мама говорит, случайно, совершенно случайно этот человек открыл двери, он спал, спросил спросонья: “Что случилось?”. Видит, что они в крови. Мама говорит: “Закрывай двери, скорей! Всех убивают!”. Он закрыл дверь. Мама говорит: “Иди, узнай хотя бы, что с моими дочерьми, пусть их сожгли или убили, принеси хоть трупы”. Он пошел искать нас. Люда в этот момент была под кроватью. Люда говорит, когда они выходили, мне показалось, что кто-то меня зовет. Когда он ее тихо звал, Люда не смогла выйти из-под кровати. Хотела выйти и тихо кричала. Ей казалось, что она кричит, а на самом деле молчала или говорила про себя, ей казалось, что она кричит. Когда вышла из-под кровати, никого уже не было. И опять…

Она думала, что уже сошла с ума. Не буду больше выходить, все!
К черту! Это мне кажется, приду в себя. А потом, когда все успокоилось, остановилось, этот мужчина привел Люду, потом Игорь принес меня с улицы. Или сначала меня, потом Люду, я уже не помню, как это, в каком порядке было.
И маме говорит: “Слушай, они там бегают, кричат что-то внизу, бегут в сторону другого дома”. У нас более или менее успокоилось. Кого убили, кто живой – мы ничего не знаем. Я стала звонить подруге. В общем, пришла в себя. Мама говорит: “Слушайте, давайте поднимемся, хотя бы один матрас возьмем или что. Неизвестно, сколько мы здесь будем. Может, не все сожгли”.Я не знаю, у всех женщин такое чувство – хочется что-то из дома взять, может быть, не все украли? Я маме говорю: “Мама, зачем тебе все это нужно? К черту! Все! Мы живы, на все плевать, на все!”. Она говорит: “Нет, давай возьмем хоть что-то. Может, мы уйдем отсюда, может, у кого-то будем ночевать”. Мама поднялась, а их маленький мальчик, их сын Алик, стоял, как говорится, на шухере. Стоял и смотрел – идут или нет? Они только один раз успели побежать, что-то схватить. Он кричит: возвращайтесь, они бегут! Что успели… схватили, у кого матрасы, у кого одеяло… мама взяла мое вязание… Кто-то в этот момент схватил наши старые вещи, которые никогда не надевали, в коридоре… Папину старую спецовку кто-то схватил. Сосед, жена, мама и папа… Марина ушла с ними. Я просто не в состоянии была. И Люда. Мы сидели. Они побежали, мы закрыли дверь и в этот момент слышим, опять эта толпа бежит к нам наверх, опять что-то тащут. Тащили в сторону другого дома, кажется, у школы или… у нас там есть недостроенный дом, говорят, в сторону подвала или недостроенного дома, чтобы потом постепенно все это унести. Потом вроде все успокоилось. Я стала звонить начальнику.

Потом опять пошел шум. Мы были на 3 этаже, в двухкомнатной квартире, а на 2 этаже в двухкомнатной квартире живет одна женщина, Даллакян Ася. Старая женщина, на пенсии. Ее не было дома, она в это время обычно бывает в деревне, у нее там дочь замужем, а внук в армии. Она очень редко бывает в городе, получает пенсию, квартира практически пустует. Они начали ломать ее дверь и сломали. У нее там были две-три кровати, что- то такое, что может быть у 60-70-летней женщины, которая тем более там не живет. Наверное, кастрюли, две кровати железные, матрасы, ну, у нее был телевизор. Когда приехал ее внук, она купила телевизор. Они стали все ломать. Мне опять стало дурно. Думаю: “Боже мой, что вообще творится? Когда все это кончится?”. Выключили свет, сидим. Оказывается, те, кто не боялся, те, кто знал, что происходит, не должны были выключать свет. А мы не знали, но все равно к нам не пришли. Они все прекрасно знали, что он капитан. Он выходил, закрывал двери, мы сидели в его квартире. Касумов фамилия. Он бывший военный, в отставке, работает в пожарной части, на каком-то заводе. Он выходил, стоял у своих дверей. Они ему говорят: “Товарищ капитан, вы не волнуйтесь, мы вас не тронем, вы свой”. Он поднимается, а они говорят: “Что ты ничего не берешь из этой квартиры?”. Он говорит: “А мне ничего не нужно”. А женщины, которые стояли во дворе…
У нас там подвал, полный воды… женщины, которые стояли во дворе, видели. Они, значит, оставляли на первом этаже, эти товарищи, все, что воровали, оставляли и опять бежали наверх. Женщины что успевали, бросали в подвал, чтобы сохранить наше Добро. Кое-что осталось: грязные подушки, две три вещи и один ковер. Парень один спустился, такой злой, говорит: “Где ковер?
Я только что сюда положил!”. Они говорят: “Какой-то парень пришел, взял, в сторону школы побежал”. И он в ту сторону побежал.

Да! Забыла самый главный момент. Когда Игорь меня взял на руки, там стояли женщины и все видели, что творилось. Просто они мне не говорили долгое время, и жена вот этого военного, она не хотела меня убивать морально, окончательно, я и так была убита. Она мне потом сказала: “После того, как они убили в 3 подъезде дядю Шурика, один из них, видно, главарь, молодой человек, говорит: “А где та девушка, что здесь была?” И разозлился. А она говорит: “Она пришла в себя…”. Не знала что сказать. Что придумать? Кто ее унес? Тут же начнут прочесывать весь дом и найдут меня и всю нашу семью. Она и говорит: “Она пришла в себя и пошла в подвал”. А у нас в подвале вода. Так вот, вся эта толпа ринулась в подвал искать мой труп или вообще меня. С фонарями бежали, все по пояс в воде, которая стояла годами, сажа, мазут. Там лазили, чтобы меня найти. Потом кто-то сказал: “Там столько воды, она, наверное, шла-шла, опять потеряла сознание, наверное, умерла. Нашла свою смерть в подвале. Все, можно спокойно уходить!”. Я этого не знала, когда мне сказали, мне стало еще хуже. Наверное, в два раза хуже. Гораздо хуже! Значит, меня не просто хотели прибить, а еще ужаснее меня что-то ждало…

После всего этого мы, конечно, уже не хотели жить в Сумгаите. В нашу квартиру нас уже не несло. Когда мы переезжали, я пошла туда, меня всю колотило, трясло, потому что опять вспомнила все это. Хоть соседи все плакали навзрыд, это было… очень дешево… Те, что сидели в своих квартирах и не помогли нам в такой момент. Я считаю, что они могли помочь!
Я не думаю, что они были обязаны, но они могли нам помочь! Потому что одна девушка смогла остановить всю эту озверелую толпу. Значит, и они могли. Достаточно было одной женщине или одному мужчине сказать: “Что вы делаете?”. Все! Этого было бы достаточно. В нашем доме 60 квартир. Никто этого не сказал! Когда я лежала на земле, все люди были на балконах, я не слышала ничьего голоса, никто не говорил: что вы делаете, оставьте ее… Мама даже сказала одной соседке, что, если б на моем месте была азербайджанка, там бомбу бы бросили, чтобы убить хоть одного армянина. Они бы за свою заступились. Правда, говорят, что наша соседка с 4 подъезда, старая, больная женщина, попыталась остановить погром. У азербайджанцев есть такой обычай: если женщина снимает головной платок и бросает его на землю, мужчины тут же должны остановиться. Старушка с 4 подъезда так и сделала, но ее платок растоптали, ее саму оттолкнули в сторону и сказали: “Если хочешь остаться живой, убирайся в свою квартиру”. Она и ушла. Этот номер с ними не прошел.

Иногда даже те соседи, которые нам помогали переезжать, говорили мне: ну ладно, успокойся, забудь это. Я говорю: я забуду это только в том случае, если я тебе скажу сейчас, что это произошло с твоей дочерью, и если это на тебя не подействует, тогда я тоже все забуду. Представь себе, что это произошло с твоей сестрой. А ты ничего не сделал. Вот так…

25 апреля 1988 г., Ереван