Сумгаитская трагедия в свидетельствах очевидцев

Книга первая

Опубликовано: Июнь 28, 2012

Составитель,
ответственный редактор – САМВЕЛ ШАХМУРАДЯН,
сотрудник Союза писателей Армении,член Союза журналистов СССР

Редакционная коллегия:
АЛЛА БАКУНЦ, младший научный сотрудник Института литературы Академии наук Армении; НАДЕЖДА КРЕМНЕВА, член Союза писателей СССР и Союза журналистов СССР; МЕЛИНЭ САРКИСЯН, научный сотрудник Центра научной информации по общественным наукам Академии наук Армении; АЛЕКСАНДР АСЛАНЯН, кандидат филологических наук, доцент Ереванского университета; НЕЛЬСОН АЛЕКСАНЯН, заведующий отделом журнала “Литературная Армения”

При цитировании ссылка на сборник обязательна
При перепечатке сборника или отдельных его глав просьба извещать ответственного редактора
Просьба не распространять сборник за плату
Сведения о Сумгаитской трагедии, отзывы на сборник присылать по адресу:
375019, Ереван, пр. Маршала Баграмяна, 3, Союз писателей Армении, Шахмурадяну С.С.

АРМЯНСКИЙ ФОНД КУЛЬТУРЫ
ЕРЕВАН 1989

СОДЕРЖАНИЕ

Балуян Альвина

БАЛУЯН АЛЬВИНА МАНВЕЛОВНА
Родилась в 1962 году
Проживала по адресу: Сумгаит, поселок Строителей, ул.Свердлова, д.13/30, кв.11
Работала в питомнике сумгаитского СУ “Зеленстрой”

Прошел третий месяц, как я лишилась двух моих родных братьев, Альберта и Валерия Аванесянов. Это случилось 28 февраля, в половине восьмого вечера, когда уже темнело.

На наш дом напали восемьдесят-девяносто человек. Они кричали: “Армяне, вон!”, “Смерть армянам!”, “Армяне, открывайте дверь!”. Они окружили дом – мы жили на первом этаже,- окружили дом и топорами, арматурами, которые были у них в руках, стали ломать нашу дверь, решетки на окнах и опять же кричали “Смерть армянам!”.

Я рассказываю это со слов моей мамы, Аванесян Риммы Авановны. Сама я в это время находилась у свекрови, так как муж у меня был на работе, а я одна с детьми не хотела оставаться. Утром я была у нас дома, но там никого не было, брат вышел на улицу узнать, что происходит, а я решила: пойду в поселок, там тише, спокойнее. По городу уже ходили толпы людей. Но только в поселке я узнала, что происходит нечто страшное, что везде все ломают, с криками “Долой армян!”, “Смерть армянам!” врываются в дома, насилуют девушек, режут людей.

На следующий день к моему мужу, Балуяну Вагифу, подошел друг и сказал: “Кажется, Альвинин брат лежит мертвый, и на нем прыгает множество людей”. Муж не понял: “Как это?.. Как это так – прыгают?”. Тот говорит: “Ну, одна партия прыгает, другая стоит, потом другие начинают прыгать”. Он не поверил, а тот говорит: “Если не веришь, садись ко мне в машину, поедем /сам он – азербайджанец, парень/. Я, говорит, отвезу тебя. Ты на своей машине не езжай, потому что ее могут перевернуть и сжечь вместе с тобой”. Муж мне тогда ничего не сказал, я еще не знала об этом. Он взял своего отца, моего свекра, и поехал к нам домой, а там, на улице с криками сидит моя мать с моим отчимом… Муж зашел домой и увидал, что это больше не дом. Он посадил в машину мою маму с отцом, привез их к своей матери… Мы все сидели дома, сами дрожа, сидели: вдруг сейчас нападут на нас. Там, у свекрови дома, мама с криками плакала и рассказывала, что произошло в эту ночь. Еще о многом мы узнали потом.

Когда стали ломать дверь, чтобы войти, и когда с подъезда сквозь большую щель пробился свет в коридор, мой младший брат крикнул: “Алик, давай пистолет!”. Но это был… не было у нас никакого пистолета. Просто было слово, чтобы они испугались и убежали. Они разбежались, но один из них стоял и в упор смотрел на наших. Тогда мама оттолкнула Алика и Валеру и вышла вперед: если что – пусть меня убивают. Алик схватил ее за руку, оттолкнул в сторону, сказал: “Уйди, спрячься!”. Но она не отходила. Она стояла. Она увидела лицо человека. Она говорит: “Узнать не смогу, но он был весь черный, здоровый, высокий. Он смотрел, – говорит, – на меня. Я, – говорит, – впервые его видела. Он смотрел на меня страшными глазами, думал, что у меня пистолет, что я выстрелю. Но понял, что никакого пистолета нету. Прошло минуты две-три,- выстрела не было. Он выбежал из подъезда. На этом мы подумали, что все кончилось… кончилось благополучно”. Так рассказывает моя мама. Но это было только начало. Он выбежал, чтобы позвать остальных. В этот момент мой отчим, Владимир Михайлович, сказал: “Стойте в подъезде, я выйду посмотрю”. У него было два ножа. Он сказал: “Если нападут – бегите, а я как-нибудь задержу их”. Он только вышел, как в него кинули первый камень. Этот камень был очень большой. В него попало еще два-три камня. Его ранило в голову, в висок.

И он потерял сознание, упал. Когда мама и братья подбежали к нему, он уже обливался кровью. Тогда старший брат, Альберт, сказал маме: “Подними его, отведи на третий этаж”. Она говорит: “Нет, вы тоже давайте наверх”. Русская женщина жила там, у нас на третьем этаже. Альберт сказал: “Нет. Ты возьми отца и поднимись”. И Валерий тоже крикнул ей: “Быстрее немножко!

Мы сейчас!..”. Она говорит: “Я вас жду. Быстро идите!”, тянула их за руки, но они не обернулись. Тогда она подняла кое-как отца на третий этаж. Братья тянули время, чтобы уберечь их. Они успели зайти к тете Наде. А толпа бросилась на Алика и Валеру. Валера вскрикнул. Алик тоже крикнул: “Отходи, отходи!”. Валера сказал: “Кто они такие, чтоб я их боялся!”. Это слышали наши соседи с первого этажа. Валерий пошел прямо на толпу, на него налетели человек 18-20, начали избивать, сразу же повалили его. Он тоже одного схватил, но их было слишком много. Повалили его, начали пинать ногами, бить арматурами. Били его по голове. Алик пошел на помощь брату.

Тот ему крикнул: “Уходи!”. Но он не отошел. Он пошел на них. Его ударили по голове арматурой. Он тоже упал. Он упал и на него тоже налетели, стали избивать и топтать ногами. Когда Валерий лежал полумертвым, его ударили ножом. Было пять ножевых ранений прямо в сердце. Но Алик еще долго был в себе. Когда толпа громила нашу квартиру, к нему подошла одна русская женщина, наша соседка с другого подъезда, тетя Оля.

Она говорит: “Я думала, что он мертвый уже. А он в темноте узнал меня”. Он сказал: “Тетя Оля, помогите мне. Позовите скорую помощь”. Она ему сказала: “Алик, телефоны, кабели все срезаны. Невозможно оттащить тебя, потому что они могут заметить”. Он говорит: “Вызовите, я вас прошу, скорую помощь. Я не могу, у меня в животе все горит”. У него было ножевое ранение в левое легкое. Он до утра пролежал.

Все это произошло во дворе нашего дома, прямо под окнами нашей квартиры, можно сказать. У нас была угловая квартира, в крайнем подъезде. Один брат лежал перед домом, у подъезда, другой – под боковым окном.

29-го под утро, где-то часам к четырем, подъехала милиция, и вместо того, чтобы их поднять и отвезти в больницу или в морг, они, прежде всего, начали проверять квартиру. Ну, мама видела сверху, как они ходили с сумками, тащили все. У них была большая машина, такая вот… типа автобуса, куда хулиганов сажают. Вот она и говорит: “Я увидала, как сумками они вытаскивали, полные сумки вытаскивали из нашей квартиры. Ну, – говорит, – я не знаю, что там было, но все это затаскивали в машину”. Два-три раза эти милиционеры заходили-выходили. Этого им было мало, недостаточно. Тогда они подвели машину к подъезду, прямо к дверям, и стали вытаскивать то, что еще оставалось. Мама не видела, чтобы хулиганы вытаскивали вещи, она видела, как они сжигали и ломали.

Я говорила уже, что 29-го утром обо всем узнал мой муж. Друг-азербайджанец рассказал ему. Уже потом я спросила у мужа: “Если он такой хороший друг, почему не пришел к тебе в ту же ночь, не сказал, что с твоими родственниками делают такое, а пришел уже на другой день?”. Этот парень говорил: “Я проходил по улице и видел”. А видел он, по его словам, только одного брата. “Когда увидел, хотел подойти к нему, оттащить в сторону. Они меня оттолкнули, сказали: “Уходи отсюда, мы сейчас тебя тоже таким сделаем”. Вот так и отшвырнули, – говорит, – меня, и я ушел домой. Пришел домой, рассказал жене. Жена сказала: “Сиди дома, никуда не ходи”.

Мой муж сразу поехал. У нас во дворе были и русские, и армяне, и лезгины. Все стояли плакали. Он взял маму, посадил в машину и сказал: “Если б вы были людьми, вы бы вышли в то время, когда их убивали и резали, а не сейчас. А сейчас, нечего, – говорит, – плакать”.

В районе, где мы жили с родителями моего мужа, стояли военные. Много их было. Мы все ушли туда. Нас солдаты спрятали. Круглую ночь с 29-го на 1-е отсиживались у них. Солдаты приносили нам пайки. Увидели, что у нас дети, – помогли. Ночью они оцепили весь этот участок, чтобы защитить нас, если узнают, что здесь прячутся армяне. Утром майор или капитан – не знаю, кто он был по званию, – позвонил в горисполком и сказал, что со вчерашнего дня мы прячем группу людей, численностью где-то 60 человек. Мол, надо забрать отсюда: могут узнать, что они здесь, и придут. Ему ответили: “Надо посадить их в автобусы, привезти под конвоем в горисполком”. Всех армян собирали там. Мы ехали в горисполком, ехали по улицам, которые были оцеплены танками, бронемашинами. Это было первого числа. Я смотрела на нашу улицу, где прошло мое детство, и просто не верила, думала, что все это, наверное, происходит во сне. Я смотрела и плакала: под каждым нашим окном стояли танки, солдаты.

Мы ехали не по центру: центром боялись ехать, потому что там ходили одни азербайджанцы. Нас повезли по другой стороне, где было оцепление солдат. Мы приехали, сошли около горисполкома; там было множество бронемашин и военных.

Я хоть и знала о братьях, но мне не верилось. Я думала, что этого не может быть, что они, наверное, убежали. И когда мы сидели у военных, когда мама всю ночь напролет плакала, я ей говорила: “Успокойся, этого не может быть, они, наверное, убежали, они у тети дома в Локбатане. Не может быть, чтобы с ними что-то произошло”. Она говорит: “Как это не может быть? Мне, – говорит, – тетя Оля сказала, что Алик лежал, просил помощи”. “Нет, все равно, – говорю, – наверное, он раненый… Наверное, они в больнице или, наверное, убежали, вышли из города”. Я не верила. Я не верила до тех пор, пока не увидела гробы. Сама. Своими глазами…

Весь горисполком был забит людьми. Все они были наши, армяне. И не было даже места, чтобы стоять на ногах. После того, как власти узнали, что в Сумгаит приезжают двое из Москвы /вроде сказали – Демичев и еще один, я уже не помню, мне было не до них/, нас перевели во дворец имени Самеда Вургуна, мы его СК называем. Это рядом с горисполкомом. И мы вышли. Вышли: кто – с детьми, кто – с вещами, кто плакал, кто кричал от ужаса. Мы шли через площадь в сопровождении солдат. Было и оцепление солдат. Солдаты стояли с автоматами через каждые два шага, может, через шаг. С левой стороны стояли солдаты и с правой стороны. А вся площадь была окружена бронемашинами. И мы шли посередке, между левой и правой сторонами. Во дворце, кто первый шел, – те поселились на креслах, устроились на креслах: там показывали кино когда- то. А кто позже зашел – те сели прямо на пол, вот так, без ничего. Мы поселились на втором этаже и тоже прямо на полу. Но через полчаса муж нашел несколько картонных коробок, разорвал и постелил. Мы туда посадили детей, чтоб им не так холодно было. У нас двое детей, две дочки. Илине, так мы назвали старшую, скоро исполнится шесть лет, а Вике – четыре с половиной. Дети сидели уже целые сутки, ничего жидкого не ели. То кушать хотят – дать нечего, то в туалет просятся, но там слишком много людей, зайти невозможно.

У кого что было захвачено из дома: хлеб, картошка или мясо отварное, – всем делились между собой. Но на другой день – это было второго марта – солдаты раздавали нам, армянам, свои пайки. Солдаты были русские, но они раздавали. Мы все выстраивались в очередь – вот как в фильмах о войне, где люди стоят с талонами за хлебом или за водой. Очереди. Были большие очереди: ну, человек по 200-300. Я стояла, ждала, пока подойдет моя очередь, и вспоминала, думала. Это только начало, каких-нибудь два-три дня. А каково было людям, которые видели войну и голодали не один, не два дня, а целых 4 года.

Солдаты отдавали нам свой паек. Там были и сосиски, и пирожные, и сладкий чай был, и лимонад, и минеральная вода.

В общем, все, что необходимо. И мясо было. И детям кашу потом привезли, маленьким, грудным. Солдаты нам помогали. Спасибо им. Но вот если б они подошли чуть-чуть раньше, на сутки раньше, двадцать седьмого, думаю, не осталась бы я одна на этом свете. У меня были бы два моих брата.

Ну вот, мы сидели в СК, спали на картонах. Муж постелил на картон свою куртку, уложили на нее детей, а я накрыла их своим пальто. Мама сидела прямо на картоне и ждала, что будет. Мы там пробыли три дня. 4-го числа – может, 5-го, я уже вспомнить не могу, потому что трудное для меня было время, – подошли ко мне мои соседи, говорят: “Альвина, кажется, приехали твои дяди из Еревана”. Я говорю: “Откуда они узнали, что мы здесь и что произошло в Сумгаите? Мы никому не давали телеграмм”. Наши соседи хотели дать телеграмму, но мама сказала: “Не надо, у всех свои машины, приедут на машинах – их тоже подожгут, тем более, если узнают, что это армяне из Еревана. Я тогда потеряю не только двух моих сыновей, но и братьев”.

Не знаю, каким образом они узнали, что произошло. И узнали в тот же день, 28 числа, вечером. Они узнали и прилетели где-то числа четвертого-пятого, когда уже можно было. Два других маминых брата живут в Баку. Средний брат, дядя Коля, работал в ГАИ. Звание у него – капитан милиции. Он выехал из Баку, но по пути его задержали милиционеры. Они знали его. Говорят: “Ты куда, Николай?”. Он говорит: “В Сумгаит”. Они говорят: “Ты что, с ума сошел? Там кровь льется, армянская кровь. Мы тебе говорим, так как ты с нами много работал: не лезь туда”. Он говорит: “Там убили моих племянников. Если так, то пусть и меня убьют. Мне нечего тогда жить!”. Он попросил одного азербайджанца, тоже милиционера. Сели они в машину, приехали. У въезда в Сумгаит тот отказался: “Я не повезу тебя туда. Ты сам и иди. Мне жалко тебя: ты тоже погибнешь”. Дядя потом рассказывал нам: “Пошел по улицам и не узнал ваш Сумгаит”. Город был весь забросан камнями, стекла побиты, будки сожжены, поломаны. Он шел-шел и дошел до нашего дома, до маминого дома. Он говорит: “Когда я увидел окна, стекла, забросанные камнями… решетки сломанные…”. Дядя увидел, в каком состоянии наша квартира, ему стало плохо, и он сел на скамью. К нему никто не подошел.

Но через полчаса он увидел нашего соседа Игоря. Он спросил: “А где же они, остальные? Что произошло? Правда ли, что их убили?”. Тот сказал: “Да, Альберта и Валерия убили, а мать и отца забрал к себе их зять. Сейчас они во дворце, где прячутся армяне”. Дядя пришел туда, на площадь, нашел нас и забрал нас оттуда, послал к маминой сестре в Локбатан…

Мы с братьями долгое время росли без отца. Отец наш умер в 1961 году, до моего рождения. Мать ехала в деревню справить сороковины, по дороге у нее начались схватки, и я родилась. Перед смертью отец говорил: “Если родится дочка, назовем ее Альвиной”. И она так и сделала. Мама жила в Сумгаите одна. Приезжали братья, помогали. Ну, мы росли. Прошло, может быть, лет 6-7, мамин старший брат сказал ей: “Тебе нужно выйти замуж. Ты еще молодая, тебе всего 30 лет. Тебе нужен муж, потому что детям нужен отец”. А мама ему сказала: “Нет, мне никто не нужен. Я растила их одна, и буду растить”. Он говорит: “Это неправильно. Ты должна сделать ради детей. Они завтра вырастут – нужна будет большая помощь, поддержка. То, что сделает муж, не сделает никакой брат”. Ну, через некоторое время мама вышла замуж. Владимир Михайлович заменил нам родного отца. Мы росли очень хорошо, он нам ни в чем не отказывал. Ни разу не спросил у моих братьев, где ваша получка или аванс, как это делают некоторые родители. Он все домой приносил, ни разу ни в чем не упрекнул мать. Мы росли, мы его называли отцом, папой: ведь он заменил нам его. Он был хороший человек. А сейчас вот… Сейчас он в тяжелом состоянии. У него с головой что-то не в порядке. Чувствую, когда с ним говорю. У него какое-то замутнение. У него был сильный удар в висок. Его били камнями.

Мама моя сейчас в Локбатане, она тоже в тяжелом состоянии: у нее частые приступы сердца. Тетя, ее сестра, говорит, что каждую неделю, почти каждый день приезжает скорая помощь, делают уколы. Сердце у нее болело еще до этого, она стояла на учете в больнице. Но представьте себе: родить, вырастить сыновей, двоих сыновей, довести их до зрелого возраста и в один день, за какие-то часы, минуты потерять их насовсем.

Старший брат, Аванесян Альберт, окончил в Баку Институт народного хозяйства. Работал старшим инженером. Ну, Альберт был парнем тихим, можно сказать. Он не был горячим, любил читать, у него была большая библиотека, был вежливым мальчиком. Он не любил, чтобы дома был шум или что-нибудь такое, компании тоже не любил. Он предпочитал все свое свободное время читать книги или смотреть телевизор. Младший брат, Аванесян Валерий, преподавал в автошколе езду. Ну, Валерий был здоровым, горячим парнем. Он был сильным, любил риск. Я говорила ему: “Зачем ты рискуешь? К тебе приходят клиенты, просят отвезти в район – зачем ты рискуешь? Ты же можешь потерять права. Могут поймать. Нарушения делаешь. На что тебе это?”. Он говорит: “Альвина, вот запомни: кто не рискует – тот не живет”. Он часто эти слова мне повторял и говорил: “Человек должен жить хорошо, потому что живет всего один раз”. Он был горячим. Погорячился даже в тот момент, когда эта стая людей накинулась на него и Алика. Он сам пошел на них. Он не побоялся их. Их было где-то 80, а он был один, не считая брата. Он защищал маму, отца, сказал им: “Уходите!”. Это значило – “я вас прикрою”. Мама их звала. Она их за руки тянула: “Идемте, я не брошу вас”. Тогда старший брат рассердился: “Говорят тебе – уходи! Мы сейчас подойдем”. Но этого не произошло. Они не подошли. Они были зверски убиты.

Мой муж ходил в морг. Он сперва ходил по больницам, там их не было. Потом он пошел в сумгаитский морг, попросил одного: там стоял мужчина, охранник, наверное, у него были ключи от морга. Муж попросил его, мол, покажи мне морг, я посмотрю, там ли мои родственники. Тот сказал: “Нет, нельзя, врачей нет, я не имею права”. Тогда муж ему сунул десятку.

Он его пропустил, только сказал: “По-быстрому посмотри, чтоб нас здесь не увидели: нельзя”. Когда охранник открыл дверь холодильника в морге, первым же на глаза ему попался Валера, а рядом с ним лежал Алик. Муж говорит, что там лежали человек, может быть, двадцать, были среди них и молодые ребята – сожженные, изрезанные, избитые и он увидел ребенка, но не разобрал, кто это был – девочка или мальчик. Ребенку было лет 10-12.

Муж вернулся в СК, сказал мне, что они в морге. Я сказала: “Но ты видел? Может быть, они в больнице? В тяжелом состоянии?”. Он говорит: “Нет, какая больница! Они в морге лежат”. До тех пор я не верила, у меня была хоть какая-то маленькая надежда, но после его слов у меня все перекрутилось, помутнело в глазах. Мне стало плохо, я заплакала. Я заплакала. Но плакала я недолго, потому что рядом сидела моя мама.

А ей я говорила, что они живы, что они находятся в Локбатане, у тети Аси, что они сумели убежать.

Мои дяди пошли в сумгаитский морг, чтобы взять их оттуда и похоронить, но их там уже не оказалось. Морг был очищен.

Им сказали, что их перевезли в бакинский морг. А до этого мама подошла к зампреду нашего горисполкома, Тавакюлю – фамилия его, кажется, Мамедов – и сказала: “Дайте мне похоронить моих детей”. Он долгое время жил в нашем дворе, мы, можно сказать, были соседями. Вот он ответил: “Сестра, проси что хочешь, но этого не проси, это не в моих силах”. Тогда моя мать отвернулась и сказала: “Мне нечего больше просить”. И ушла, снова пришла ко мне, села около меня.

Дядя Беник и дядя Эдик выехали в Баку и увидели их в морге. Они были там. Трупов вообще было много. По их словам, они лежали… ну, не трупы, а разрубленное мясо. У Альберта была бирка на руке с номером 162, а у Валерия был номер 164. Значит, между ними был один человек, кто-то оказался между ними. Кто-то. Мне почему-то кажется, что это был наш сосед, Саркисян Шаген.

Мне очень трудно говорить. Вот вспоминаю, и у меня мутнеет в глазах. Я не могу. Прошло немало, уже три месяца, но мне все кажется, что все произошло вчера. Что это произойдет ночью, сегодня же.

Мы хоронили братьев в поселке Локбатан близ Баку. У нас такой обычай: можно фотографировать на кладбище. Мы наняли фотографа, он все фотографировал. Но на другой день, когда наши пошли за фотографиями, он сказал, что к нему подошли из КГБ и засветили пленку, сказали, этого делать нельзя.

Сложности были и во время похорон. Мы хотели увидеть их лица, посмотреть, лежат ли там Альберт и Валерий или гробы наполнены песком и камнями. Нам не дали возможности посмотреть на них около дома. Мы шли, плакали, и шла вся толпа. Собрался почти весь поселок Локбатан, все. Русские выходили, плакали, выходили люди других национальностей и все плакали, потому что сразу два гроба и двое молодых людей, братьев. Фотографии их несли впереди. Когда мы пришли на кладбище, когда уже пришел момент опускать их в землю, – здесь уже нельзя было не увидеть их лица. Поднялся крик, шум – родственников, родных, близких: до тех пор, пока не пустите открыть гробы, мы не похороним. Тетя моя – она открыла, хотя это и не разрешалось делать. Она открыла, они были накрыты белой простыней. Я стояла около гроба и откинула эту простыню. У меня сильно закружилась голова. Я увидела: первый был Валерий. Он был весь в синяках. Нет, вы можете подумать, что он лежал долго в морге и за это время посинел. Нет, половина его лица была белой, а побитая часть – вся в синяках и распухшая. У Альберта было изранено все лицо, прямо видно: все лицо расцарапанное. Но они лежали спокойно, можно было

подумать, что они просто спит. Я часто их видела спящими, и в последний момент, когда я смотрела на них, мне казалось, что они и теперь спят.

Я никому не пожелаю, ни одной сестре, чтобы в моем возрасте она схоронила своих молодых братьев, которым тридцать три и тридцать один год. Мне очень больно, слишком больно.

Я не могу высказать это чувство. Это было в последний раз, когда я видела их лица.

Мы знаем: в Сумгаите велось следствие и опознали одного из бандитов, который убил моего младшего брата, Валерия. Это – по словам соседей, они рассказывали, что его привезли на машине, этого бандита, и он показывал следствию, как все происходило. Рассказал, что сперва они повалили Валеру, потом били ногами, а потом, говорит, я хотел его труп сжечь. Но тут его заинтересовало, что было в доме, потому что все налетели на квартиру. И он его оставил: все равно мертвый, он мне ничего не сможет сделать.

Может быть, мои братья и погибли от того, что им помешала гордость: они не ушли, не спрятались у соседки. Она, азербайджанка, звала их: “Идите ко мне”. Но Валерий сказал: “Что, я буду прятаться у женщины, что ли?”. Они погибли, но они спасли свою мать. Но мне кажется, лучше бы… мать говорила: “Лучше бы умерла я, чем увидела смерть моих детей, которых с трудом когда-то вырастила одна, а потом стали они взрослыми, осталось им только – жить и жить”.

Вдруг, в один день, в два часа потерять двух сыновей!

Сейчас в Сумгаите приостановлен суд, потому что из убийц, которые убили и сожгли Шагена Саркисяна, поймали только одного Исмаилова. Дали ему 15 лет. Но это же неправильно! Мы, граждане, которые жили в Сумгаите и видели все это, возмущены. Налет на нашу квартиру, например, совершал не один человек, а 80! Их надо всех судить.

Я думаю, что убийцы моих братьев тоже предстанут перед судом, но не перед таким судом, который даст одному из них 15 лет, а остальные останутся на свободе. Я, Аванесян – по мужу Балуян – Альвина, требую справедливого суда: пусть убийцы моих братьев будут все пойманы: не один, не два, а все 80 человек. Я хочу, чтобы убийцы, которые топтали, зверски убивали и убили не только моих братьев, но и других людей, наших армян в Сумгаите, предстали перед судом. И чтобы убийц наказали не пятнадцатью годами лишения свободы, из которых они отсидят от силы пять лет и попадут под амнистию и через несколько лет будут снова резать армян. Я хочу, чтобы они все предстали перед судом и всем было бы строгое наказание, только строгое и только справедливое наказание.

28 мая 1988 г.,

пансионат “Шушан” близ села Арзакан

Разданского района Армянской ССР