Геноцид длиною в век

Бакинская трагедия в свидетельствах очевидцев

Книга вторая

Опубликовано: Июль 14, 2017

Самвел Робертович Антонян

Я родом из Грузии, но с 11 лет жил в Баку. Мама у меня азербайджанка, родилась в Тбилиси, отец грузинский армянин. Родители разошлись, когда мне было всего три года. Я жил с маминой родней и у меня никогда не было проблем с национальностью. И имя сохранилось, и фамилия, и национальность. Как был армянин, так и остался, и я очень благодарен маминой семье за это.

Со стороны отца мои предки жили на территории Турции в городе Карс, дед отца был священником. Фамилия наша была в то время Тер-Антонян. Уже в Грузии, после революции, ее сократили. У деда было семь братьев. Старший, Алексан, воевал в армии генерала Андраника-паши. Связь с ним была потеряна после того, как Андраник со своим войском вошел в Болгарию, чтобы помочь болгарам освободиться от турецкого ига. В 1915 году семья выехала из Турции, им повезло, все спаслись. Часть потом жила в Армении, другая – в Грузии. Волею судьбы мы с мамой оказались в Баку.

В этом городе я вырос, учился, работал. Женился на армянке, дети у меня армяне. И мама опять-таки очень нормально реагировала на это. В 1988 году, когда начались события и произошел «сумгаит», армян начали увольнять с работы. Меня тоже уволили, но самым последним в нашей организации. Я работал в строительном управлении каменщиком, хотя имел высшее педагогическое образование. На строительстве тогда можно было заработать намного больше. Начальник управления держал меня до последнего, хотя его все время упрекали в том, что у него армянин работает. Он меня вызвал и сказал, что должен уволить. Я уже не помню, что написали в моей трудовой книжке. Многим писали, что уволен за то, что армянин, но у меня этого не было. У нас, например, работал сварщик, Арарат, кажется. Мне ребята рассказали, что его по голове ударили чем-то, он травму получил, увезли в больницу… Со мной и моей семьей тоже могло произойти все, что угодно, но повезло.

Я как-то приехал домой, смотрю – жена в слезах. Она в то время была на восьмом месяце беременности вторым нашим сыном, старшему было лет пять. Ехали они с ребенком домой – мы тогда в пригороде жили, – а в метро никто не уступил место, видно, что армянка. Женщина какая-то сидящему парню говорит: «Мог бы уступить ей место. Видишь, в положении, еще и ребенок с ней». А тот ответил, что это, мол, армянка, ее надо вообще избить и выгнать отсюда. Жена тихо-молча вышла из вагона и села в следующий поезд. Я сказал ей, чтобы вообще не ходила, сидела дома. Но это было невозможно – не в тюрьме же. Для того, чтобы она смогла родить в Баку, мне пришлось все свои связи использовать. В новом поселке Серебровский мы нашли врача знакомого, дали деньги, чтобы все было нормально. Слава Богу, благополучно родила, с ребенком ничего не случилось, хотя угроза была – сплошь и рядом происходили ужасные случаи.

Мне вообще повезло – я сам не пострадал и ничего своими глазами не видел. Несколько раз спасало то, что мама азербайджанка. На работе меня называли Сабиром - так же, как родня с маминой стороны. Только хозяева знали, что я армянин. Всем остальным говорили, что азербайджанец. Так как я тбилисский, у меня чувствовался небольшой акцент, и многие из-за этого подозревали что-то, я видел, как они шушукаются, оглядываются вслед… Даже у хозяина спрашивали об этом, он отвечал, что я тбилисский азербайджанец. Как-то во время работы подошел ко мне грузин один, начал говорить со мной по-грузински. Спросил, а ты азербайджанец? Ответил, да, только тбилисский. Он фактически подходил, чтобы проверить. Так и успокоились, что я не армянин.

Отец мой жил до сих пор живет в Сочи. Его тогда в Баку не было. Мы в 1989 году уехали в Москву, но мама потом возвращалась. К нам домой неоднократно приходили и спрашивали, мол, где Самвел и Левон Антоняны, мы же в жэковских списках были указаны. Мама говорила, видите, на двери написано «Алиева Шафида», здесь азербайджанцы живут. Слава Богу, у нас соседи хорошие были, говорили, что азербайджанка она, чего пристали.

В первый раз мы уехали из Баку где-то в сентябре 1988 года, пробовали обосноваться в Сочи, не получилось. Вернулись обратно, я продолжал работать, а жена сидела дома как в тюрьме, не выходила никуда. Мама жила с нами, она ходила в магазины, продукты приносила. Второй раз мы выехали в сентябре 1989 года, в Москву, и больше никогда не возвращались. Два-три года спустя попали в Америку. Мама приехала позже. Она все говорила, что хочет умереть на своей родине. Когда мы уехали в Америку, она вернулась обратно в Баку, а через полтора года приехала к нам.

Мама вместе с нами ходила в армянскую церковь. Подходила к иконе, молилась, крестилась… Я говорил: «Мам, ты можешь помолиться, но… креститься? Ты же мусульманка!» А она отвечала, что для нее Бог один. И в конце концов сказала, что хочет быть крещеной в нашей церкви. Я пробовал ее отговорить, мы все нормально относились к ее вере. Но она настаивала: «Сходи к священнику, спроси, можно?» Оказалось, что без проблем. Так мама стала азербайджанкой-христианкой. Скончалась в 2009 году, и только после ее смерти я понял, как она мне помогла. Если бы я хоронил ее по азербайджанским обычаям, это было бы гораздо труднее. А так – пришли наши друзья, мы похоронили ее по армянским обычаям.

Как я могу относиться к конфликту? Конечно, меня не радует, что все это так затянулось. Люди гибнут, живущим нет покоя. Я все вспоминаю день, когда произошло землетрясение в Спитаке и Ленинакане, мы еще жили в Баку. Я в тот день затеял покрасить комнату. Сильно пахло краской, и я открыл окна. И вдруг мама кричит: «Закрой окна, выключи свет, что-то происходит!» Мы пока не знали ничего. А рядом с нашим домом – пятиэтажные здания и три корпуса общежитий, где жили в основном азербайджанцы. Что там началось – музыка, песни, радость, веселье… А мы не понимали, что случилось. Потом уже, когда включили телевизор и услышали, что произошло землетрясение в Армении, поняли, что они радовались именно этому.

Детройт, штат Мичиган, США.
7.04.2016 г.